Где-то на краю света

– Мы поедем, Саш, – тихо сказал Багратионову Олег, и тот кивнул как ни в чем не бывало.

Одним глотком Преображенцев выпил кофе из крохотной чашечки, подставленной Таней, и потянул Лилю из-за стола. Ему все время приходилось ее тянуть за собой, и она почему-то шла и слушалась, как будто лишенная собственной воли.

– Завтра поговорим, ладно, Саш?

– Мне завтра Роману Андреевичу отчет давать.

– Мы еще до отчета поговорим.

Странное дело, даже Юлька Костина ни о чем не стала спрашивать, и язвить, и насмешничать.

– Поезжай, поезжай, – сказала и Таня и, кажется, украдкой Лилю перекрестила, – мы тут прекрасно устроимся. И подружку твою устроим. Не беспокойся ни о чем.

Но Лиля и не думала беспокоиться! Она была уверена, что эти люди – сильные, уверенные, ходившие на медведей – и без нее разберутся наилучшим образом.

На улице было холодно и пришлось сразу же накинуть капюшон и застегнуть под подбородком неудобную костяную пуговицу.

Звезды высыпали над сопками, и на той стороне лимана было светло, но как-то странно, как будто залитая стеклянным ледяным светом неподвижная картинка закрывала полмира, от края до края.

– Как красиво, – сказала Лиля. – Так не бывает.

– По-всякому бывает.

– А почему… так неподвижно?

Это был странный вопрос, но Олег понял, что она имеет в виду.

– Холода пришли. В Анадыре настоящих морозов не бывает, но первые всегда так приходят.

– Весь мир застывает?

Он улыбнулся:

– Весь мир меняется, Лиля. Постоянно. И сейчас он изменился.

Она вздохнула и взяла его под руку.

– Куда мы едем? – спросила деловито. – В гренландского кита?

– В какого… кита?

– Твой дом похож на кита.

Ему и в голову не приходило, что его дом похож на кита!

– Я никогда не жила внутри кита, – сказала Лиля, потянулась и поцеловала его около губ.

Дыхание застывало морозным облачком на щеках и меховой опушке капюшона, и лицо ее казалось совсем чужим и странно прекрасным. У людей не бывает таких прекрасных лиц.

А может, именно такое лицо было у той женщины из легенды, которая на галечной косе дожидалась, когда из холодного моря выйдет ее возлюбленный?

Он взял ее обеими руками за шею, повернул так, чтобы стеклянный свет залил светлую кожу, и некоторое время смотрел.

– Скажи что-нибудь на свое языке, – попросила она.

Он сказал.

– Что ты сказал?

Он не стал переводить.

Медвежья шкура приняла их, как будто была предназначена только для того, чтобы на ней занимались любовью. От нее немного пахло зверем и морем, и эти запахи как будто добавляли чего-то такого, чего раньше Лиля и предположить не могла.

Олег, которого его чукотская бабушка называла Рэу, именем кита, не говорил ни слова, и Лиле казалось, что слова на самом деле не нужны. Начни он говорить, и волшебство пропадет, стеклянный хрупкий свет разобьется, разлетятся осколки, и, не дай бог, попадут в сердца, и заморозят их, и попадут в глаза, и исказят правильную картину мира.

Нельзя говорить, никак нельзя!..

Можно только чувствовать, трогать, переживать – пе-ре-жи-вать, пе-ре-жи-вать, какое необыкновенное слово!.. И если переживать всерьез, может, удастся пережить мгновения, которые раньше никогда переживать не удавалось.

Мгновений было много, оказалось, что весь мир соткан из миллиардов мгновений, и они очень долгие, мучительные, прекрасные.

Гладкость оливковой кожи, просто провести рукой – одно мгновение и тысяча лет пути. Его можно повторить, и оно повторится, и его можно пережить еще раз, и еще, и тысячу раз, и миллиард.

Мягкость и дикость, странные, тревожные запахи, шкура белого медведя, стеклянный свет, как будто застывший мир.

Он застыл специально для того, чтобы в Лилином распоряжении оказались миллиард мгновений и возможность проживать их одно за другим.

Только один человек существовал в этом застывшем мире – специально для нее. Только его тепло и сила были придуманы кем-то – специально для нее. Только его… человечность могла растопить горы льда, лжи, опасностей – специально для нее.

Для того, чтобы она могла жить именно как человек, ведь ее никогда не занимал вопрос, чем именно человек отличается от птиц, зверей, рыб и гор!

Олег Преображенцев, диджей радио «Пурга», носивший еще и чукотское имя Рэу, открыл ей, чем именно.