Мост в чужую мечту

* * *

Суповна была скрытая пиратка. Проявлялось это в любви к платкам диких расцветок. Зная это, шныры на все возможные праздники дарили Суповне все новые и новые платки. При этом старались найти поинтереснее – с черепами, с костями или, на худой конец, с надписью «МИРНЫЙ АТОМ».

Сегодня, когда она подозвала к себе Сашку, на Суповне был платок с укуренным хиппи, за которым Гоша телепортировал чуть ли не в Турцию.

– Эй, малый, сгоняй на дальный склад! Одна нога там, другая обратно! Вот список! – велела старушка.

Сашка знал, что на складе у Кузепыча хранились продукты, которые Суповна отказывалась держать в кухне, чтобы не загромождать.

Сашка по списку отобрал и сложил в рюкзак продукты. Закинув рюкзак за спину, собрался уходить, когда услышал доносившиеся от двери голоса. Кавалерия разговаривала с кем-то, в ком он с запозданием узнал Вадюшу. Сашка замешкался, а потом ему стало неловко: решат еще, что подслушивал. И чтобы так не подумали, Сашка остановился, оперся рюкзаком о полку и… действительно оказался в положении подслушивающего.

– Мы били из лука чаек. Они там повсюду. Смотрит на тебя и ничего не соображает – жалко даже. Никогда не думал, что у них такое противное мясо. Единственный способ их есть: закоптить. Хотя это старые… Молодые бывают ничего, – Вадюша сидел на коробке и из банки ел тушенку, вытаскивая ее ножом. Хотя прошло немало времени, бедняга все никак не мог наесться.

Голос у Вадюши звучал иначе, чем на уроках. В нем не было напускной важности. Сашка не в первый раз убеждался, что преподаватели тоже люди, особенно когда вылезают из учительских доспехов.

– Я другого не пойму… Как вы вообще оказались в том тоннеле? – спросила Кавалерия. – Последний раз на связь Меркурий выходил с «Площади Революции». Вы ничего не сказали толком.

– А что мы могли сказать из метро? Меркурий вспомнил, что в тех местах были тайные тоннели первошныров. Если предположить, что метро где-то пересеклось с их ходами… Вы когда-нибудь бывали в тех тоннелях?

– Не люблю Подземье. Мне хватает неба, – строго перебила Кавалерия.

– Я тоже больше не буду любить Подземье! – пообещал Вадюша. – Мы поднялись в город, отжали железную дверь и спустились через вентиляционную шахту. Метров триста пришлось ползти на животе. У Меркурия был с собой фонарь. Мы пробились в шныровский тоннель, и тут стали происходить непонятные вещи… Эх, надо было сразу вернуться!

– Вы что-нибудь чувствовали? – быстро спросила Кавалерия.

– Ощущение болота: затхлость, гниль, наплывы жутких мыслей. Ну а потом мы попали в ловушку. Все произошло мгновенно. Думаю, мы замкнули ее на себя, и она исчезла. Ловушка была одноразовая, – с досадой сказал Вадюша.

Кавалерия присела на корточки, оказавшись на одном уровне с Вадюшей. От Сашки ее отделял стеллаж, доверху заставленный ящиками.

–  Болотопод Москвой? Такого не может быть! Чтобы попасть в болото, надо нырнуть!

Вадюша ножом тронул отогнутую крышку банки. Жесть издала смазанный струнный звук.

– А у меня другое из головы не идет. Тоннели первошныров выглядят заброшенными, но не совсем. Кто-то там регулярно бывает, – сказал он.

Глава 12

ЦАРАПИНА НА САПЕРКЕ

У любящих людей обиды друг на друга тоже случаются. Только они мгновенно перегорают в огне любви. Чем она ярче, тем любая обида мизернее. Что значит для огромного пылающего костра стакан воды? А для хилого костра он может быть губителен.

Из дневника невернувшегося шныра

Бутерброд посмотрел на Ула укоризненным колбасным зраком. Ул посмотрел на него и сунул в сумку. Здесь, на двушке,есть обычно не хотелось. Только пить. Все равно болотона обратном пути вытряхнет из тебя все, что возможно. Так что лучше уж с едой вообще не связываться.

Ул просто лежал на траве и отдыхал. Отточенная, как ятаган, саперка, резавшая землю как масло, была воткнута в глинистый склон у ручья.

Это был первый нырок, когда Ул отдыхал. Смотрел в небо. Там, в Подмосковье, была зима, то холод, то сырость и грязь, а тут все зеленое, и теплый ветерок касается лица. Не верится, что такое возможно.

Здесь, на двушке,у Ула всегда возникало ощущение сверхреальности. Он не пытался сформулировать его для себя как понятие – принимал как данность. Мир здесь имел особенную плотность, весомость, бессмертие, и они возрастали тем больше, чем дальше шныр прорывался от границы к центру двушки. Даже здесь, относительно недалеко, всего лишь у первой гряды, предметы, принесенные Улом из человеческого мира, – сумка, саперка, холщовый пакет с бутербродами (полиэтиленовый сразу бы расплавился) – казались менее реальными, чем трава, земля, деревья, небо. Осязаемыми, вполне настоящими, но все равно какими-то не такими, неплотными, фальшивыми. Двушкане выталкивала их, но ясно подчеркивала их чужеродность.