Брови Уоррена сдвинулись к переносице.
— Полная бессмыслица. Как тебе только могло прийти это в голову?
— Я не знаю, Уоррен! — Верна провела ладонью по лицу. — Это единственное, до чего я смогла додуматься. Может, тебя осенит? Почему она не сообщила, где находится второй? Если бы он был у кого-то, кому можно доверять, она вполне могла просто написать имя, или хотя бы намекнуть, что второй дневник — у друга.
— Пожалуй. — Уоррен снова уставился на стол.
— В чем дело, Уоррен? — мягко спросила Верна. — Ты сегодня совсем не такой.
Уоррен посмотрел на нее. Взгляд у него был тревожным.
— Я прочитал пророчество, которое мне очень не нравится, — промолвил он наконец.
— И что в нем?
Уоррен долго молчал. Потом он двумя пальцами подтолкнул к Верне листок бумаги. Поколебавшись, она взяла его в руки и начала читать вслух.
Когда аббатиса и Пророк уйдут к Свету в священном обряде, на том огне вскипит котел обмана и возвысится лжеаббатиса, которая будет править до самой гибели Дворца Пророков. На севере же опоясанный мечом оставит его ради серебряной сильфиды, которую вернет к жизни, и она ввергнет его в объятия Зла.
Верна боялась встретиться взглядом с Уорреном. Уронив бумагу на стол, она сложила руки на коленях, чтобы не было видно, как дрожат ее пальцы. Она молча сидела, уставившись в пол и не зная, что сказать.
— Это пророчество истинной ветви, — нарушил наконец молчание Уоррен.
— Смелое заявление даже со стороны такого талантливого толкователя, как ты. Сколько лет этому пророчеству?
— Нет и дня.
Верна подняла на него круглые от изумления глаза.
— Что?! — шепотом выговорила она. — Уоррен, ты хочешь сказать, что... что это твое? Что ты наконец сам составил пророчество?
Взгляд Уоррена был устремлен вдаль.
— Да. Я впал в некий транс, и в этом состоянии меня посетило видение. Вместе с ним пришли и слова. Наверное, то же самое происходило и с Натаном. Помнишь, я говорил тебе, что недавно начал понимать пророчества, как никогда до этого не понимал? Истинное понимание их приходит через видение.
— Но в книгах записаны слова, а не видения, — развела руками Верна.
— Слова — только способ их передать и вызвать видения у того, кто обладает даром пророчества. Все, что сестры изучили за последние три тысячи лет, лишь в малой степени приближает вас к постижению пророчеств. Слова — это всего лишь своего рода выключатель. Я это понял, когда ко мне пришло пророчество, которое ты прочла. В моей голове словно открылась запертая до того дверь. Сколько лет потрачено, а ключ к разгадке, оказывается, был все время во мне!
— Ты хочешь сказать, что можешь прочесть любое пророчество, и в видении тебе явится его истинное значение?
Уоррен покачал головой:
— Я лишь ребенок, делающий первые шаги. Мне предстоит пройти долгий путь, прежде чем передо мной откроется все.
Верна поглядела на лежащий на столе лист бумаги, потом отвела взгляд и принялась крутить перстень на пальце.
— А это, которое пришло к тебе, означает именно то, что написано?
Уоррен провел языком по пересохшим губам.
— Как и первый шаг ребенка, оно очень неровное. Это не самое точное из пророчеств. Можно сказать, это своего рода проба пера. Теперь, кстати, я понимаю, что и многие другие, которые я читал, тоже из этой категории, но...
— Уоррен, это правда или нет?!
Он задумчиво опустил рукава.
— Все правда, но слова, как и во всех пророчествах, не обязательно выражают то, что нам кажется.
Скрипнув зубами, Верна наклонилась к волшебнику.
Он с напускной небрежностью отмахнулся, словно хотел показать, что все это не так уж и важно, но Верна восприняла этот жест как предупреждение.
— Слушай, Верна, я знаю, что было в видении, но я новичок и не все понимаю, хотя это пророчество и сделано мною.
Верна твердо глядела на него.
— Рассказывай, Уоррен.
— Аббатиса в пророчестве — не ты. Не знаю, кто, но не ты.
Верна, вздохнув, прикрыла глаза.
— Что ж, все не так плохо, как я было подумала. Во всяком случае, не я погублю Дворец. Так что можно попробовать превратить это пророчество в ложную ветвь.
Уоррен отвернулся и, схватив со стола листок с пророчеством, сунул его в книгу.
— Верна, чтобы кто-то другой стал аббатисой, ты должна умереть.