Седьмое правило волшебника, или Столпы Творения

В том загоне не было перегородок, как в стойлах у живот–ных. Загон был сделан из плотно пригнанных друг к другу досок. Летом там было жарко, как в духовке. Когда она заставляла Обу принимать жгучий порошок, а затем тащила его за руку в загон и запирала там, мальчик чуть не умирал от страха: а вдруг она не выпустит его или никогда не даст попить воды?.. И он радовался, когда она приходила бить его – ведь для этого приходилось вы–пускать пленника, – и он визжал от радости, а она своими побо–ями пыталась заставить его замолчать…

– Ты купишь у Латеи мое лекарство и средство для себя. – Мать держала в руках маленькую серебряную монету, злобно прищурив глаза. – И не трать ничего на женщин.

Он знал, что, говоря о женщинах, она насмехалась над ним.

У Обы не доставало смелости заговаривать о чем-либо с жен–щинами. Он всегда покупал только то, что говорила ему мать. И никогда еще не тратил деньги на что-нибудь постороннее – он боялся гнева матери.

Оба очень не любил, когда она велела ему не тратить день–ги зря. Ведь он никогда их зря и не тратил. При этом у него возникало ощущение, что она пытается заставить его думать так, как он никогда не собирался. И еще – чувство вины, хотя он и не делал ничего плохого. И это превращало любые его мысли в преступление, даже если преступных мыслей у него не было.

Он потянул себя за ухо, которое уже пылало.

– Я их не потрачу, мама.

– И оденься поприличнее. Не как безмозглый бык. Мне уже и так за тебя стыдно перед людьми.

– Хорошо, оденусь, мама. Посмотришь.

Оба сбегал в дом, принес фетровое кепи и коричневую шер–стяную куртку. В такой одежде было не стыдно пойти в Греттон, находящийся в паре миль на северо-запад. Мать наблюдала, как он повесил вещи там, где они не запачкаются, пока он не собе–рется в город.

Совковой лопатой Оба начал счищать твердую, словно ка–мень, грязь. Стальная лопата звенела, будто колокол, каждый раз, когда он с рыком вгрызался в замерзшую землю. Осколки черного льда, как от взрыва, разлетались во все стороны, пачка–ли штаны. Каждый из них был всего мельчайшей песчинкой, вырванной из темной горы грязи. Обе предстояла долгая рабо–та. Но он не боялся. Времени у него было в избытке.

Мать несколько минут наблюдала за ним из дверного про–ема, чтобы удостовериться, что он работает в поте лица. Оставшись довольной тем, как идет дело, она исчезла, оставив Обу размышлять о предстоящем посещении Латеи.

Оба.

Оба замер.

Крысы, снова вернувшиеся в норки, тоже затихли. Их чер–ные глазки следили за тем, как он наблюдает за ними. Оба услы–шал, как за матерью закрылась дверь. Мать отправилась прясть шерсть. Господин Тачман приносил ей шерсть, из которой она пряла нити для его ткацкого станка. Жалкая плата за такой труд поддерживала существование матери и ее незаконнорожденно–го сына.

Оба.

Оба хорошо знал этот голос. Он его слышал с тех пор, как помнил себя. Матери он никогда о нем не говорил. Она бы ра–зозлилась и решила, что его зовет Владетель. Она бы заставила его глотать еще больше настоев и снадобий. Он стал слишком большим, чтобы его можно было запереть в загоне. Но он еще не настолько вырос, чтобы его нельзя было заставить пить сна–добья Латеи. Когда одна из крыс прошмыгнула мимо, Оба насту–пил ей на хвост.

Оба.

Крыса издала короткий писк. Маленькие лапки засеменили в попытке удрать. Коготки заскреблись по черному льду. Оба наклонился и схватил толстое, покрытое мехом тельце. Он не–отрывно смотрел на усатую мордочку. Голова крысы крутилась из стороны в сторону. Черные глазки-бусины наблюдали за че–ловеком.

Эти глаза были наполнены страхом.

Сдавайся.

Оба подумал о том, что жизненно необходимо изучать новые вещи.

И с быстротою лисицы откусил крысе голову.

Глава 8

Дженнсен неотрывно смотрела на буйную толпу, устроившись в углу, который показался ей наи–более безопасным. Себастьян разговаривал с хозяйкой таверны, опершись на деревян–ную стойку. Хозяйка была крупной женщи–ной, устрашающе хмурой, и выглядела так, словно давно привыкла к неприятностям и готова преодолеть любую новую беду.

Комната была полна людей, в основном мужчин, и это были веселые мужчины. Не–которые бросали кости или играли в другие игры. Кто-то боролся на руках. Почти все пили, обменивались шутками, и раскаты хо–хота сотрясали столы.

Смех для Дженнсен звучал, как оскорб–ление. В ее мире не было места радости. И не могло быть!..