Легенда о Якутсе, или Незолотой теленок

— Давайте, вяжите! Окольцуйте свободную гордую птицу! — Он задрал голову вверх и негромко добавил: — Мне все равно сегодня ночевать негде. И, похоже, будет дождь. У вас, кстати, отдельные номера есть?

Толика наконец стошнило, и ему сразу стало легче. Теперь он счастливо улыбался, не вдаваясь в смысл услышанного. Мудрый тоже ни черта не понял. В странной речи мата не было. А оскорбление было. Такой парадокс его разозлил.

— Умный, да?! — грозно зарычал младший сержант.

— Да, — честно ответил Клим.

Щелкнули наручники. Бить его не стали. Толика снова затошнило. А Мудрый боялся получить сдачи. Машина с мигалкой взревела и вместе с добычей поползла в родное отделение.

* * *

За неповиновение сотрудникам милиции, до выяснения личности, Клим был водворен в небольшое душное помещение с железной дверью и окошками из «толстого оргстекла. Одиночество его не пугало. На улице пошел-таки дождь, а в камере было тепло и сухо. Запах, почти такой же, как в родной больнице, навевал спокойствие и создавал атмосферу промозглого рабочего уюта.

Ему понадобилось всего несколько минут, чтобы выбрать удобное положение на неудобных нарах и уснуть. Могучий храп безмятежно спящего хирурга пробивался сквозь толстые окна и двери «аквариума», превращаясь в убаюкивающее урчание довольной кошки.

Снилось ему зубоврачебное кресло, и в нем — Люда. А он, Клим Распутин, перебирает на столике инструменты, большинство из которых — отвертки и плоскогубцы. На лице спящего появилась сладкая улыбка.

— Не любишь мужчин, говоришь? — Он поднес огромные щипцы к Людиному лицу и открыл ей рот. Оттуда сверкнули острые, как ножи, крепкие акульи зубы. Щипцы звонко клацнули в воздухе.

— Нет, Клим, только не это! — послышалось где-то совсем рядом.

Он оглянулся. Рядом стояла Людина подруга. Ее глаза, многократно увеличенные толстыми линзами очков, смотрели с мольбой. Клим отвернулся. Но взгляд продолжал преследовать его.

— Отстань, лесбиянка мерзкая! — закричал он и, бросив щипцы, побежал.

За спиной откуда-то появился парашют, а на ногах — лыжи. Внезапно он оказался на улице. Бежать по асфальту на лыжах было трудно, а умоляющие глаза ехали следом на милицейском автомобиле марки «УА3» и подмигивали самым похабным образом. Последним усилием воли Клим нащупал кольцо парашюта и рванул изо всех сил. Дыхание сбилось, будто почва исчезла из-под ног. Затем на мгновение стало легко и свободно. Потом тяжелый удар о землю заставил открыть глаза. Клим лежал на грязном бетонном полу, а сквозь толстое органическое стекло окошка на него продолжали смотреть все те же глаза из-за толстых линз.

— Клим, это ты? — произнесли они мужским голосом.

— Альберт? — с трудом вырываясь из мира грез, пробормотал Распутин.

Товарища по несчастью он узнал сразу. Сказалась старая хирургическая привычка — просыпаться в состоянии полной боевой готовности. Глаза улыбнулись. Распутин решил, что дурдом еще какое-то время поживет без него.

— Сейчас я тебя выпущу, друг, — сказали глаза и исчезли.

— Нет! — завопил Распутин, прислушиваясь к шуму дождя на улице.

— Все нормально! Не волнуйся! Протокол я порвал. Сержант! Откройте камеру.

Мудрый, к тому времени набравший все-таки дозу, долго искал ключ. Дверь отворилась с противным скрипом,

— Руки, — привычно произнес Мудрый.

— Где? — тем же тоном отозвался Клим.

— А-а-а, — шутливо погрозил ему пальцем сержант и отошел в сторону.

— Клим! Ты свободен! — гордо произнес Альберт, пожимая ему руку. — Что я еще могу для тебя сделать?

— Достань из урны протокол. Меня запри в камере. Никого туда не пускай! — выпалил Распутин, чувствуя, что если сейчас же не уснет, голова его разорвется на тысячу мелких осколков, забрызгав отделение мозгами.

— Не расстраивайся так, друг. Мне тоже тяжело, — тихо произнес Альберт, потупив взгляд. — Поверь, это не выход.

Альберт взял его под руку и подвел к двери.

— Темницы рухнут, так сказать, и свобода, — он распахнул дверь, и оттуда ворвался холодный ветер с крупными вкраплениями дождевых капель, — нас встретит радостно у выхода! — закончил Альберт, счастливо улыбаясь. — Тебе повезло, что сегодня я дежурю. А то просидел бы до утра в камере. Всего доброго. — Он еще раз пожал Климу руку и посторонился, освобождая проход.

Распутин оглянулся на железную дверь и окошко камеры, ставшей почти родной. Затем посмотрел на Потрошилова. Алик был очень горд собой. Впервые в жизни он испытал счастье злоупотребления служебным положением. Причем не в мелко корыстных целях наживы, а ради спасения друга от заточения. Клим не мог лишить его праздника. Он грустно вздохнул и шагнул в дождь.