Унесенные ветром

Скарлетт бросила вожжи и задрала подол. Обшитая кружевами нижняя юбка была единственным оставшимся у нее красивым и к тому же не рваным предметом туалета. Скарлетт развязала тесемки на талии и спустила юбку, безжалостно стягивая ее за шелковистые льняные оборки. Ретт привез ей льняное полотно и кружева из Нассау, когда ему в последний раз удалось прорваться на своем судне сквозь блокаду, и она целую неделю не покладая рук шила эту юбку. Без малейшего колебания она взялась за подол, дернула, пытаясь его разорвать, потом перекусила зубами шов, материя поддалась, и она оторвала длинную полосу. Она яростно продолжала орудовать и руками и зубами, пока юбка не превратилась в груду длинных тряпок. Тогда она связала все тряпки концы с концами, хотя и натруженные вожжами пальцы были стерты в кровь и руки у нее дрожали от усталости.

— Ступай, привяжи корову за рога, — приказала она Присей.

Но та заартачилась.

— Я страх как боюсь коров, мисс Скарлетт. Я не умею с коровами. Ни в жисть не умела. Я ж не из тех негров, что при скотине. Я из тех, что по дому.

— Ты из тех черномазых, дурее которых нет на свете, и будь проклят тот день, когда отец тебя купил, — устало проговорила Скарлетт, не находя в себе сил даже хорошенько рассердиться. — И как только я немножко отдохну, ты у меня отведаешь кнута.

«Ну вот, — подумала она, — я сказала «из черномазых» — маме бы это очень не понравилось».

Присей, страшно вращая белками, поглядела на суровое лицо своей хозяйки, потом — на жалобно мычавшую корову. Скарлетт показалась ей все же менее опасной, чем корова, и она не тронулась с места, вцепившись руками в край повозки.

Скарлетт с трудом слезла с козел — от каждого движения ломило все тело. Присей была здесь не единственным лицом, которое «страх как боялось» коров. Скарлетт тоже всегда их боялась; даже в кротчайшем из этих созданий ей чудилось что-то зловещее, но сейчас не время было поддаваться глупым страхам, когда по-настоящему грозные опасности надвигались со всех сторон. По счастью, корова оказалась на редкость спокойной. Страдания заставляли ее искать помощи и сочувствия у людей, и она не сделала попытки боднуть Скарлетт, когда та принялась обрывками юбки вязать ей рога. Другой конец этой самодельной веревки она очень неумело, однако довольно крепко прикрутила к задку повозки. Потом направилась обратно к козлам, но, внезапно почувствовав дурноту, пошатнулась и ухватилась за край повозки.

Мелани открыла глаза, увидела стоявшую возле нее Скарлетт и прошептала:

— Дорогая… мы уже дома?

Дома! Жаркие слезы навернулись у Скарлетт на глаза при звуках этого слова. Дома! Мелани не понимает, что нет больше никакого дома, что они совершенно одни в одичалом, обезумевшем мире.

— Нет еще, — сказала она насколько могла спокойнее, несмотря на стоявший в горле комок, — но скоро приедем. Сюда забрела корова, и теперь и для тебя и для маленького будет молоко.

— Несчастный малютка… — прошептала Мелани. Рука ее потянулась было к младенцу и тут же бессильно упала.

Чтобы снова взобраться на козлы, потребовалось немало усилий, но наконец Скарлетт справилась и с этой задачей и взяла вожжи. Лошадь стояла, свесив голову, и не трогалась с места. Скарлетт безжалостно стегнула ее хворостиной. «Бог меня простит, — промелькнуло у нее в голове, — за то, что я бью это измученное животное. А не простит, что поделаешь». В конце концов, до Тары осталось каких-нибудь четверть мили, а там лошадь может тут же лечь хоть прямо в оглоблях.

Наконец лошадь медленно тронулась с места, повозка заскрипела, а корова при каждом шаге издавала горестное мычание. Голос несчастного животного так действовал Скарлетт на нервы, что она уже готова была остановить повозку и отвязать корову. Какой, в конце концов, толк от коровы, если они не найдут ни одной живой души на плантации? Сама она не умела доить, да если бы и умела, разве корова подпустит сейчас к своему больному, набухшему вымени! Нет, раз у нее есть корова, надо ее сохранить. Быть может, это единственное, что принадлежит ей на всей земле.

Глаза Скарлетт затуманились, когда они приблизились к невысокому пологому холму, за которым лежала Тара. И тут сердце ее упало. Околевающему животному никак, конечно… не одолеть подъема на холм. Когда-то этот склон казался ей таким пологим, подъем таким легким — она галопом взлетела на холм на своей быстроногой кобыле. Откуда взялась теперь эта крутизна? Лошадь нипочем не потянет наверх груженую повозку.