Маньчжурская принцесса

Пьер получил свою порцию объятий, поцелуев, после чего его провели в святая святых дома – кухню необъятных размеров, где готовились самые немыслимые деликатесы и безраздельно царила Виктория. Ее кулинарного авторитета не пыталась оспаривать даже Мелани, и не потому что он был стопроцентно безгрешен. Просто Мелани любила и почитала ее, как доброго гения дома.

Виктория почти не изменилась. Только волосы ее стали снежно белыми, да лицо несколько располнело, обнаруживая контуры третьего подбородка. Но профиль, унаследованный ею, должно быть, от какого-нибудь берберского пирата, оставался царственным, а взгляд из-под очков в стальной оправе – живым и проницательным.

По обыкновению, в этот час она была занята приготовлением ужина. Вооружившись деревянной ложкой, наблюдала за кастрюлями и сковородками, на которых кипел буйабез, жарились ломтики мяса с каштанами, подогревался свежий хлеб. Увидев новоприбывших, она бросилась им навстречу, намереваясь прижать их к своей необъятной груди, но при взгляде на Пьера невольно воскликнула:

– О Боже!.. До чего довели вас эти бессовестные врачи! Бедняжка! Месье Антуану давно пора было привезти вас сюда. Ну ничего. Здесь мы быстро поправим ваше здоровье...

– Я в этом не сомневаюсь, Виктория. Вы не можете представить себе, сколько раз, лежа в госпитале, я мечтал увидеть снова и вас, и вашу кухню. Мне казалось, что стоит увидеть все это снова, и я разом избавлюсь от всех недомоганий...

– Будьте уверены, уж об этом мы позаботимся. Я всегда рассматривала болезни, как своего личного врага. А те боялись Виктории и бежали. Освежитесь немножко, господа, и через пять минут мы сядем за стол. А вы, дети, скажите «спокойной ночи» и отправляйтесь спать!

Магали увела стайку детей укладываться, а ее сестра принялась расставлять на столе изящные тарелки Мустье, хрустальные бокалы и старинные серебряные приборы. Семейство Лоранов всегда обедало прямо в кухне, тогда как в столовой накрывали, лишь принимая редких гостей. Мелани и дети лучше всего чувствовали себя именно здесь, ибо в черные дни войны, когда Антуан был далеко и от него не приходило известий, именно здесь на кухне под прикрытием массивных каменных стен и в мерцающем свете очага они ощущали себя более уверенно и защищенно. Особенно когда у очага усаживалась Виктория, которая вязала и рассказывала им свои бесконечные истории. Им казалось тогда, что ничего плохого с ними не случится. Так что кухня являлась своего рода священным местом всего дома, вокруг которого строилась жизнь всех его обитателей, включая кошек и собак. И, конечно, никому не пришла в голову идея принимать Пьера в столовой. Это просто обидело бы его.

За ужином все чувствовали себя счастливыми оттого, что наконец собрались вместе. Было веселье, радость жизни, оживленные разговоры. Но иногда, когда в этих разговорах упоминалось имя человека, которого никогда не придется увидеть вновь, по лицам собравшихся пробегала грусть. Война и сопутствовавшие ей потрясения оборвали связи между людьми, разрезали по-живому многие, самые близкие отношения, разорвали ткань человеческих связей. Но теперь Антуан понемногу стал наводить справки о своих давних знакомых, и к нему стекалось много интересных новостей.

Пьер как бы между прочим услышал о том, что Александра Каррингтон наконец-то подарила своему мужу сына, и это после шести дочерей, отчего она необычайно возгордилась. Что семейство Риво по-прежнему проживает в своем поместье в Турени, хотя за прошедшие годы они несколько сдали. Что несчастный герцог Фонсом погиб под Верденом. После его смерти гибель фамильного замка в Пикардии, сожженного немцами, представлялась его вдове Корделии чем-то несущественным. Она встретила обрушившиеся на нее несчастья с благородным достоинством, чем заслужила себе всеобщее уважение. Не меньшее восхищение вызвало ее решение переоборудовать свой второй дом под военный госпиталь, которому она теперь отдавала все свои силы и время. Правда, несмотря на занятость по делам госпиталя, она успевала и руководить воспитанием своих четырех детей. Особенно много времени уделяла своему старшему сыну, которого желала сделать достойным памяти его отца, а равно многочисленных французских и американских родственников.

– Женщины, подобные ей, делают честь своей родине, – заключил Антуан. – Впрочем, она делает честь обеим родинам.