Маньчжурская принцесса

– Я позволю себе сделать вам предложение, – сказала Ноэми, – у меня есть племянница, только что приехавшая из Нормандии, чтобы устроиться работать в Париже. Она еще не привыкла служить у дам, но она чистоплотная, честная и смелая. Она могла бы выполнять грубую работу, пока мадам наладит жизнь в доме!

– В мои намерения не входит налаживание жизни в доме в настоящее время, так как я собираюсь вскоре уехать. Однако я очень тронута вниманием мадам Гранлье и согласна воспользоваться услугами человека, заслуживающего доверие, на кого я смогу оставить дом во время моего отсутствия.

Ноэми была в восторге. Она решила, что Луизетта поселится в одной из трех комнат, предназначенных для прислуги Бланшаров, которые раньше никто не занимал, и что она приступит к своим обязанностям уже завтра утром. Девушка будет заниматься кухней и немного вести хозяйство.

– Я сама отведу ее на рынок, – сказала Ноэми.– Я уверена, что мадам будет довольна ею.

Орхидея в этом не сомневалась. Восемнадцатилетняя Луизетта была крепкого крестьянского телосложения, румяная, с приветливым круглым лицом, всегда в хорошем настроении. Ее голубые глаза были полны искренности, и она любила смеяться. Однако она поняла, глядя на эту молодую даму, что не будет уместным давать волю своему экспансивному темпераменту.

– Моя тетя Ноэми сказала мне, что мадам только что перенесла большое горе, – просто сказала она.– Я не буду шуметь и мешать мадам.

Орхидее было приятно это услышать, и она улыбнулась доброму намерению девушки, что так отличалась от презрительной чопорности Гертруды.

Орхидея тотчас написала записку с благодарностью баронессе, которую вручила Ноэми вместе с ключами для новой служанки.

Это маленькое событие благотворно подействовало на молодую женщину и усилило приятное чувство, которое она начала испытывать, находя, что не все уж так враждебно по отношению к ней и что соседи, с которыми она и ее муж поддерживали лишь чисто внешние отношения, могли позаботиться о ней, о ее одиночестве и понять ее горе. Кажется, такой пустяк, но он для нее значил много.

Орхидея провела остаток этого дня в кабинете-библиотеке, за письменным столом Эдуарда, в его кресле, гладя кожу и бронзу знакомых предметов, вспоминая то, что теперь ушло навсегда. Она долго плакала, положив голову на руки, но слезы эти странным образом укрепили ее мужество. Время шло незаметно, сумерки сгущались, в комнате стемнело, и она в конце концов уснула. Когда проснулась, то было уже поздно осуществлять вторую часть задуманного плана на этот день. Она собиралась поехать в больницу Сальпетриер, навестить Гертруду и попытаться вытянуть из нее еще какую-нибудь подробность.

Тогда она тщательно заперла все выходы из квартиры, заварила еще чаю, положила револьвер под подушку, разделась и легла спать, не заходя в ванную комнату. Минуло время нежных приготовлений, когда она всячески ухитрялась украсить себя, сделать более привлекательной, чтобы доставить удовольствие любимому мужчине.

Примерно в это же время Жюль Фромантен готовился забаррикадировать свою каморку и в свое удовольствие отпраздновать Бахуса. Он приоткрыл окно, давая возможность коту вернуться на свою подушку, но вместо Дагобера в окне показалось улыбающееся лицо, обрамленное ореолом вьющихся волос, выбившихся из-под фетровой шляпы.

– Добрый вечер, месье Фромантен! – сказало явление.– Как вы себя чувствуете? – Стон ужаса при виде незнакомого лица вырвался у консьержа, пытавшегося захлопнуть окно. Попытка была обречена на провал. Еще не родился герой, способный помешать Роберу Лартигу войти туда, куда он надумал. Моментально его ноги оказались в окне, и он проскользнул в помещение консьержа, пятившегося к стене и пытавшегося скрыться.

– Скажете, что я испугал вас? – сказал журналист недоверчивым тоном.– Вы будете первый, кто мог бы это сказать. Впрочем, вы меня знаете...

– Я? Вас?.. Я вас знаю?

– Конечно! Разве вы не заметили меня в толпе журналистов, осаждавших этот дом две недели тому назад? Робер Лартиг... из «Матен»! Вспоминаете?

– Я... нет, правда! Что вам нужно? – проблеял консьерж.

– Побеседовать, всего лишь! По возможности, приятно, – добавил он, доставая из своих широких карманов пыльный флакон, вызвавший у собеседника проблеск интереса.– Я надеюсь, у вас найдется два стакана?