Князь Ночи

До самой ночи Гортензия оставалась в обществе своих мыслей и мадам Пушинки, чей мягкий мех она время от времени поглаживала.

На следующий день мадемуазель де Комбер и Клеманс помогли ей одеться и спуститься в салон. Там ее ожидали кушетка с огромной стопой подушек и подушечек, которые поддерживали ее не хуже, чем добрая постель, но позволяли принять достойную позу. И правда, Гортензию отнюдь не прельщало принимать маркиза, лежа в кровати. В сложившихся обстоятельствах беседа с ним не могла не перейти в столкновение, и юная бунтарка желала сохранить за собой возможность встать и, пусть прихрамывая, покинуть поле боя, если дело примет слишком неприятный оборот. А кроме того, здесь перед ней был сад, от которого ее отдаляли только три высоких окна, и она испытывала необъяснимый прилив сил при виде распускающихся голубых колокольчиков. Эта обстановка не могла стать благоприятным полем для грубых маневров повелителя Лозарга: ему было бы неуютно среди скромного очарования стародевического сада. Впрочем, мадемуазель де Комбер никак не хотелось бы называть старой девой. Ее салон служил как бы продолжением сада и весь расцветал розочками, аккуратно вышитыми на изящных креслах, на двух канапе и кушетке.

– Люблю цветы! – решительным тоном часто повторяла хозяйка дома, и ее проворная игла рассеяла их повсюду, вплоть до завязок на больших полотняных портьерах бледно-зеленого цвета. Цветы стояли и в двух несколько простоватых фаянсовых вазах, украшавших полку камина, в котором горели пахучие сосновые поленья. Все это, как казалось Гортензии, поддерживало ее хорошее самочувствие. Нога уже не заставляла ее страдать, и ей было удобно в платье зеленого бархата, одолженном радушной хозяйкой.

Маркиза ждали к завтраку, но ближе к полудню появился не он, а Франсуа Деве с охапкой сирени в руках.

– Это из дальнего конца сада, они так хорошо пахнут, – объяснил он Дофине, упрекнувшей его в том, что он не принес их на кухню, как обычно. – Мне показалось, что мадемуазель будет приятно вдохнуть их запах, пока они свежи.

– Как это мило! – вскричала Гортензия, протягивая руки к роскошной бледно-лиловой охапке…

– Что за ребячество! – протестующе воскликнула мадемуазель де Комбер. – Вы будете дышать ими с тем же удовольствием, когда они окажутся в вазах. Ну же, несите их к Клеманс, слышите, Франсуа! Я пойду с вами, посмотрю, как там завтрак. Маркиз вот-вот явится!

Она взяла с кушетки цветы, но Гортензия уже накрыла спрятанную в них записку краем покрывала, которым были закутаны ее ноги.

Оставшись одна, она развернула тайное послание, и волна радости захлестнула ее при виде подписи Жана. Однако несколько строк на листке тотчас ввергли ее в отчаяние и тревогу.

«Ваше замужество – дело решенное. Сопротивляться бесполезно: не поможет. Вы лишь усугубите опасность, грозящую вам и вашему кузену. Единственная надежда: выиграть время. Соглашайтесь на этот брак, но лишь при двух условиях: чтобы вас обвенчал старый аббат Кейроль и сделал это в часовне, которая сейчас заколочена. Верьте мне, умоляю. Тот, кто желает навсегда оставаться вашим безмерно преданным Жаном…»

В полном расстройстве чувств Гортензия дважды перечитала короткую записку, но под конец та все же несколько приободрила ее. Была какая-то чувственная радость от возможности трогать этот лист бумаги, поглаживать пальцами начертанные на нем строки, но главное – она уверилась в том, что Жан все еще пытался охранить ее. Он терзался, искал пути к спасению, средства ее защитить. Быть может, он уже подготовлял бегство, устроить которое обещал? В этом случае он прав: время было самым драгоценным оружием против соединенной воли короля и властителя Лозарга…

Вот почему, когда через несколько минут маркиз появился на пороге, Гортензия вновь была тверда и спокойна. Записка, спрятанная за корсаж, придавала ей сил.

Уже достаточно знакомый с характером племянницы и ее выходками, господин де Лозарг поостерегся появляться в обличии ангела мщения, пришедшего за своей жертвой. Напротив, он вооружился улыбкой и обаянием, коего был не чужд. А если и упрекал ее, то лишь в том, что она отважилась на прогулку в столь позднее время по местам, ей неизвестным и к тому же опасным из-за причуд здешней погоды и сокрытых от глаз природных ловушек.

В залог грядущего мира он даже захватил две книги, чтобы развлечь заболевшую строптивицу. Они назывались «Урика» и «Эдуард» и четырьмя годами ранее наделали шума в светском обществе. Теперь же из-за смерти их автора, герцогини де Дюра, последовавшей в минувшем январе, были изданы большим тиражом, и о них заговорил весь Париж. Гортензия испытала живейшую радость, получив книги, о достоинствах которых ранее уже слышала, но не имела позволения их читать, поскольку на их страницах шла речь о любви людей с разным цветом кожи. При всем том она не ослабила бдительности, памятуя некую латинскую поговорку, призывавшую опасаться данайцев, дары приносящих. Она и впрямь не была способна, даже если бы захотела, питать к дяде хоть какое-то доверие.