Во власти теней

Леонарда надеялась, что по возвращении в замок – а она вовсе не торопилась этого делать – тучи рассеются и, даже если ссора между супругами была серьезной, по крайней мере, начнется примирение.

Ничего подобного не произошло. Леонарда нашла Фьору уже одетой, на плечи был накинут просторный, подбитый мехом плащ; она сидела у окна с отсутствующим выражением лица, ничего не замечая вокруг. Глаза ее были сухими, но слегка припухшими, на щеках выступили красные пятна. Всего этого было достаточно, чтобы понять, что она совсем недавно плакала. Не произнеся ни слова, Леонарда попыталась навести хоть какой-то порядок в сундуке, где все было брошено как попало, и собралась сама. А потом обе они сидели в молчании, ожидая прибытия Мортимера и лошадей.

На протяжении всего пути Фьора ни разу не заговорила. Они ехали навстречу пронзительному северному ветру и снежным вихрям. Снег падал на скамью, где она сидела все с тем же бесчувственным, как у статуи, видом, не произнося более десятка слов в день. И только на стоянке в Труа, после особенно длительного перегона, Фьора позволила выплеснуться наружу всей накопившейся в ее сердце горечи. Филипп не мог придумать ничего лучше, как предложить ей запереться в старом замке в обществе своей сестры, которая встретила ее появление безо всякого удовольствия, в то время как сам он собирался предложить свои шпагу и жизнь к услугам герцогини Марии! Она-то думала, что со смертью герцога Карла битвы прекратятся, а Селонже, оказывается, только о том и мечтал, чтобы снова броситься в сражение, возобновить борьбу за независимость Бургундии… и за прекрасные глаза какой-то двадцатилетней принцессы, о которой говорят, что она красива и обворожительна!

Леонарда терпеливо ждала, пока ее подопечная изливала ей все то, что отравляло ее существование, стараясь не перебивать ее: Фьора нуждалась в этом утешении. И только когда та, выговорившись, бросилась ничком на кровать и разрыдалась, она с величайшей нежностью и мягкостью попыталась ее образумить: законы и в Бургундии, и во Франции, и во всех других известных ей странах, даже во Флоренции, предписывали женщине быть хранительницей очага, рожать детей, оставаться дома, пока ее муж занимается своими делами или спешит туда, куда его призывает долг. А жить постоянно как на колесах – это против всяких правил… и потом, так хочется от всего этого отдохнуть.

– Вот я и отдохну, – ответила Фьора, – но только у себя, а не где-нибудь в чужом доме, где я всего лишь нежеланная гостья. Пора Филиппу доказать мне свою любовь. С самой нашей свадьбы он не очень-то утруждал себя!

– Вы несправедливы. Он ведь вернулся во Флоренцию, чтобы разыскать вас. И позднее разве он не сражался из-за вас, причем два раза? Если я правильно поняла, вы не оставили ему никаких шансов на примирение, когда покинули его в той комнате в Нанси?

– Вы полагаете? Напротив, мне кажется, что я дала ему прекрасный шанс, за который он сразу же ухватился, потому что не воспрепятствовал моему отъезду.

– Что вы ему сказали?

– Что предоставлю ему свободу. Я сказала ему, между прочим, что поеду в Рим и буду просить папу аннулировать наш брак, если только раньше он не разыщет меня во Франции!

При этих словах Леонарда не удержалась и огорченно вздохнула:

– Неужели из одной только гордости можно было натворить столько бед, и это после того, как вы только-только вновь обрели друг друга? Не следует заставлять мужчину делать выбор между его сердцем и долгом. А если он… никогда не возвратится?

По тому продолжительному молчанию Фьоры Леонарда поняла, что коснулась одной из самых чувствительных струн ее сердца. В глазах молодой женщины промелькнула тревога, которая, однако, очень быстро вновь сменилась ожесточением. Фьора металась по тесной комнате постоялого двора, которую они занимали, как будто искала для себя какое-нибудь укрытие, напоминая посаженного в клетку дикого зверька. Внезапно она остановилась возле своей старой гувернантки:

– По его поступкам я буду судить о силе его любви ко мне. И потом, Леонарда, может случиться так, что, покинув его, я только сильнее привяжусь к нему.

– Вот так мысль!

– Не такая уж, в сущности, и глупая! По-моему, теперь я лучше знаю мужчин. Сидеть дома взаперти, ожидая их распоряжений, ожидая появления их детей, которые служат порукой нашей верности, – это самый лучший способ разрушить любовь. Обыденность убивает красоту и привлекательность.