Страсти по императрице. Трагические любовь и судьба великих женщин

Но у Елизаветы не было времени для анализа первых впечатлений. Увидев Сисси, Назир аль—Дин направился прямо к ней, остановился в нескольких шагах, какое—то время простоял неподвижно, словно окаменев, а затем, не обращая ни малейшего внимания на Франца Иосифа, уже раскрывшего рот, чтобы произнести краткую приветственную речь, вынул из кармана очки в золотой оправе, водрузил на нос и принялся медленно ходить вокруг императрицы, вздыхая и повторяя восторженно… на прекрасном французском языке:

— Боже, как она красива! Боже, как она красива!

Все происходило в тишине, обычно наступающей при великом удивлении.

Какое—то время шах ходил вокруг Елизаветы, делая вид, что не замечает императора, пытавшегося привлечь его внимание. Францу Иосифу, которого это очень веселило, пришлось дернуть шаха за рукав, чтобы тот соизволил на него взглянуть.

— Подайте руку императрице, сир, — шепнул ему император, — и соблаговолите подвести ее к столу…

Назир аль—Дин уставился на него, — казалось, из всего услышанного он понял лишь одно слово. Император повторил свою фразу чуть громче — лицо шаха расплылось в широкой улыбке.

— Ах да, к столу!

Схватил Елизавету за руку и повел к обеденному столу, покачивая соединенными Руками между ними, как влюбленный, гуляя со своей зазнобой по тропинке парка. При этом ни на секунду не переставал любоваться ею и широко ей улыбаться.

Франц Иосиф проследовал за ними, испытывая одновременно желание расхохотаться и опасение, что молодая женщина проявит, как иногда случалось, озорство и даст волю неудержимому смеху, тайной которого владела. Но до банкетного стола все дошли без происшествий.

Ужин готовил австрийским монархам новые сюрпризы. Поначалу Его персидское Величество, не намеренный поддерживать беседу, предпочитал говорить на родном языке с великим визирем, стоявшим за его креслом. Совершенно ясно — говорил он об императрице: не спускал с нее глаз. При этом совершенно не обращал внимания, что ему подавали. Слуги принесли великолепную рыбу с зеленым соусом, шах повернул длинный нос, сделав знак, чтобы блюдо поднесли ближе. Внимательно осмотрел соусницу, недоверчиво понюхал соус, произнес дружелюбно:

— Похоже на окись меди!

— Это острый соус, сир, — объяснила Елизавета.

Взяв ложку, Назир аль—Дин зачерпнул соус, попробовал, сделал ужасное лицо — и спокойно положив ложку в соусницу, заявив:

— Мне это совсем не нравится!

Императрица, отважно боровшаяся с приступом дикого хохота, предпочла отвести глаза и принялась смотреть на висевший на стене напротив нее портрет Франца—Иосифа, словно от этого зависела вся ее жизнь. Но долго оставаться в таком положении ей не удалось. Решив, что она больше не занимается им в достаточной мере, шах взял бокал шампанского и, повернувшись к ней, произнес:

— Выпьем!

Каких усилий стоило несчастной, готовой заплакать императрице взять бокал и поддержать надоедливого соседа, упорно глядевшего на нее полными любви глазами… Заставив себя выполнять обязанности хозяйки дома, она с сожалением констатировала, что гость почти ничего не отведал.

— Эта кухня не вызывает у меня доверия! — любезно признался ей перс.

В этот самый момент приблизился лакей — он нес большую серебряную чашу, наполненную клубникой. Шах выхватил у него из рук чашу, преспокойно поставил перед собой и весело приступил к поеданию десерта императорского стола. Вскоре в чаше осталось всего несколько ягод.

— Вот это мне нравится! — с доброй Улыбкой заключил Его экзотическое Величество.

Конец вечера прошел просто очаровательно.

Впрочем, вопреки, а возможно, и благодаря этим выходкам Назир аль—Дин заинтересовал Елизавету — она нашла, что он очень оригинален. Особенно ей понравились его свобода и непринужденность, когда она поняла — он не может вести себя любезно с тем, кто ему не нравится. В конце всей церемонии шах подарил свой украшенный бриллиантами портрет императору — все были в восхищении. Но лица австрийцев вытянулись, когда он подарил точно такой же портрет графу Андрасси, несомненно, лучшему другу императрицы. Ему потихоньку намекнули, что при дворе принято вначале одаривать братьев императора.

— Нет, я не хочу, — спокойно ответил он. — Я дарю свой портрет только тем, кто мне нравится.

И заставить его действовать иначе было невозможно… это доставило Елизавете нежную радость. Назир аль—Дин вдруг стал ей очень симпатичен, и она решила отправиться посмотреть на любимых лошадей шаха — он всегда возил их с собой и разместил в замке Лаксенбург, где остановился сам. Ее любовь к лошадям и нечто вроде дружеского расположения, которое внушал ей этот воздыхатель, сделали визит очень приятным. Но ей показалось, что она упала со своей высоты, когда увидела, что все из благородных животных, к которым Назир—аль—Дин испытывал особую нежность, гордо расхаживают с хвостами и гривами, выкрашенными в розовый цвет.