53  

Фон Шильден задержал дыхание.

— «С другой стороны»?..

— Не могу не предполагать, — Вильгельм меланхолически улыбался, — что намерение мое жениться на ней может натолкнуться на некоторое сопротивление со стороны отца — у него иногда возникают непредсказуемые идеи. Это единственное препятствие, кроме него, не предвижу, никаких других. Род Радзивиллов столь же древний, сколь и род Гогенцоллернов, а мать Элизы даже доводится нам кузиной — ведь она племянница Фридриха Великого.

— Вашему Высочеству известна предрасположенность Его Величества к иностранным принцессам.

— А разве Элиза не полька? — произнес Вильгельм с несколько саркастической улыбкой.

— Ваше Высочество понимает, что я хочу сказать. Пруссия так настрадалась от этого проклятого Наполеона, хранит его Святая Елена, что Его Величество желает заручиться как можно большей поддержкой за рубежами королевства.

— Я знаю все, что должен делать в память о моей любимой маме,[4] — вздохнул принц, — и именно по этой причине до сих пор не дал заговорить своему сердцу. Это все, дорогой фон Шильден, что вы можете доложить королю. Добавьте к этому, что, коли на то его воля, сделаю все, чтобы забыть любовь, которая не заслужит его одобрения, но умоляю его не считать это чувство простым капризом… Это большая и глубокая любовь.

Повернувшись спиной к королевскому посланцу, принц, сложив позади руки, продолжил прогулку вдоль берега медленно текущей реки, в чьих водах отражались кусты роз и последние лучи заходящего солнца.

Фридрих Вильгельм III остался доволен достигнутыми фон Шильденом результатами. Послушание сына ободряло, но в вопросах любви силы человеческие не беспредельны, и он счел нелишним принять некоторые меры предосторожности.

— В этих условиях, — сказал он своему эмиссару, — я не хочу, да и не могу запрещать принцу Вильгельму встречаться с княжной Элизой. Но вы, фон Шильден, лично проследите: пусть один из моих адъютантов постоянно находится — при сыне, когда тот посещает дворец Радзивиллов. Чувства этой девушки нам неизвестны, и не стоит потакать дьяволу!

Чувства Элизы — да они ангельски просты: два года уже обожает Вильгельма, и несмотря на юный возраст, прекрасно знает, что не полюбит никого другого. После недавнего первого своего выхода в свет красавица полька так мыслила свою жизнь: это непрерывная череда праздников, где она танцует с Вильгельмом, выезжает на охоту, сопровождая его, аплодирует ему на парадах — и сладкие мгновения наедине с ним, обожание Вильгельма в полном спокойствии… И вовсе не нужно, чтобы он признавался в любви, она ее видит, эту любовь. Взаимная их нежность навеки отражена на небе — пусть служит образцом для всех влюбленных на земле. Точно как любовь Ромео и Джульетты… только с надеждой на счастливый конец!

По правде говоря, когда она глядела в зеркало, собственное отражение вселяло большие надежды на успех: бело—розовое личико хрупкой, прелестной девушки — блеск и очарование черт невольно наводили на мысль о саксонском фарфоре… Она умна и хорошо воспитана, любит музыку и играет на музыкальных инструментах. У нее добрая душа, а единственные явные недостатки — легкомыслие, вполне простительное в этом возрасте, и ясная предрасположенность к подначкам. И посему ей нравилось «приводить в ярость» Вильгельма, когда тот приходил в дом ее родителей с продолжительными визитами — в это время оба вели себя как дети. Но Элиза и Вильгельм могли и часами молчать, когда им случалось гулять рядом по саду, — ни единого слова, но общение их так красноречиво…

Увы, после вмешательства фон Шильдена — об этом девушка, разумеется, ничего не знала — эти приятные отношения сильно изменились. Началось с того, что во время рождественского поста Вильгельм ни разу не появился во дворце Радзивиллов. Более того, получив приглашение на прием, прислал короткую протокольную записку: сообщил о невозможности своего участия — его полку приказано выехать на маневры. Записка адресована матери Элизы, а она, бедное дитя, напрасно прождала письма от друга. Потом стало еще хуже!

В один прекрасный день Вильгельм все—таки явился. Полная счастья, Элиза, как всегда, кинулась ему навстречу, едва заслышав топот его коня во дворе, с криками:

— Вильгельм! Дорогой мой принц! Наконец—то вы приехали! Как я рада!

Порыв ее угас на последней ступени великолепной мраморной лестницы; он не бросился навстречу с протянутыми вперед руками, как делал обычно милый Вильгельм, а застыл, словно по команде «Смирно!», и медленно переломил надвое свое большое тело в протокольном поклоне. Стоявший за его спиной старый генерал—его тень, произвел то же самое.

  53  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×