104  

Представил ли я себе сразу, во что превратится моя жизнь рядом с этим ужасным, жалким существом? Уже не помню. Но я знаю, что испустил страшный крик и, мгновенно потеряв сознание, покатился к подножию каменной лестницы…

На другой день я потребовал почтовую карету… Я написал письмо и уехал на наши земли. Я не мог больше выносить Париж. Оттуда, никого не повидав, я отправился воевать с турками в надежде, что Бог согласится взять меня к себе. Я понял, что в самом деле отныне… волей — неволей мне надлежит оставаться верным мадам де Ришелье… Вы представляете? Это так просто, так глупо, а жизнь уходит. Смешно…

Но Марианне не хотелось смеяться. Опустившись на колени возле дивана, она снова взяла за руку этого человека, вызывавшего у нее опасение, восхищение, ненависть, страх и даже, на какое-то время, желание и к которому она теперь испытывала сочувствие, напоминавшее нежность. В какой-то мере он был ее братом…

Для нее также первый супружеский опыт стал жестоким разочарованием, но он не шел ни в какое сравнение с ужасной драмой, пережитой юным герцогом. Она ласково погладила его руку, словно давая ему понять, до какой степени она сочувствует его горю. А он повернул к ней измученное лицо с уже затуманенными снотворным глазами и попытался улыбнуться.

— Не правда ли… можно посмеяться?

— Нет! Ни за что!.. Для этого нужно совершенно не иметь сердца. История с вашим браком — самая печальная из всех, что я когда-либо слышала. Вы так заслуживаете сожаления… вы и она, впрочем, ибо она также должна страдать. И… вы больше никогда не видели ее?

— Да! Один раз… Когда я… вернулся во Францию, чтобы помочь находившемуся в опасности королю. Я понял… что вы сейчас сказали: она также должна страдать, несчастное невинное дитя… бедная душа, заключенная в теле монстра. Мы остались друзьями! Она живет во Франции… в замке Крозиль… Она пишет мне… Она пишет так хорошо… так…

По мере того как он говорил, слова давались ему все труднее. Делавшиеся все более тяжелыми веки наконец сомкнулись, и вскоре только спокойное дыхание нарушало тишину рабочего кабинета.

Марианна отпустила его руку, встала и застыла в нерешительности, не зная, что же теперь делать.

Во дворце царила полная тишина. Хорошо вышколенные слуги, безусловно, получившие строгие инструкции, сюда не придут. Только стража должна стоять у входа. Где-то в городе часы пробили час ночи, напомнив Марианне, что до утра далеко и ей есть еще чем заняться…

Нащупав в кармане плотную бумагу, несущую свободу Язону, она на цыпочках направилась к двери. Ее плащ остался в салоне, где ужинали… Когда она пришла, герцог никому не позволил снять его с ее плеч и оставил на кресле на случай, если ей станет холодно от открытого окна. Марианна решила пойти за ним.

Но перед уходом она подумала, что следует задуть свечи, чтобы герцог спокойнее спал, и вернулась к столу. Нагнувшись, она снова увидела письмо…

Драматическая напряженность пережитых с Ришелье минут заставила ее забыть о нем, и она упрекнула себя за это. Ведь сама судьба давала ей в руки документ, который мог иметь громадное значение для императора. Она не имеет права пренебречь таким подарком.

Она схватила письмо и с жадностью пробежала глазами. Оно пришло из Санкт-Петербурга и было написано рукой царя. Особенно привлекла ее внимание подпись наследного принца Швеции Карла-Жана. Царь под большим секретом сообщал своему другу Ришелье текст присланных ему ноты и письма экс-маршала Бернадота, которые он переписал собственноручно:

«Выработавшаяся привычка императора Наполеона руководить большими армиями обязательно должна укрепить его уверенность в непобедимости, но если ваше величество сможет умело сберечь свои ресурсы, — писал Карл-Жан, — не согласится на генеральное сражение и постарается ограничить войну маневрированием и отдельными стычками. Наполеон, несомненно, допустит некоторые ошибки, которые ваше величество сможет использовать. До сих пор удача постоянно сопутствовала ему, ибо успехам в военной области, как и в политической, он обязан только новизне своих методов; но если быстро передвигающиеся отряды будут стремительно нападать на слабые или плохо защищенные места, не вызывает сомнения, что ваше величество добьется благоприятных результатов и что Фортуна, устав служить Властолюбию, займет наконец место в рядах, где правят Честь и Человечность…»3.

В конце письма сообщалось об удовлетворении принца в связи с заключением мира с турками и его нетерпении увидеть наконец прибытие «английских субсидий», чтобы действовать, когда наступит время, «в тылу армии Наполеона и на границах его империи…».

  104  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×