Узник в маске

– Не забывайте, дорогой шевалье, что названные вами министры, как и сам король, не собирались наносить поражение Блистательной Порте и что наша чудесная экспедиция с самого начала была обречена на поражение! Недаром было решено не поручать командование маршалу Тюренну...

– Да, ему-то Бофор подчинился бы без разговоров! Но продолжай, мой мальчик! Хотя я уже подозреваю, что продолжение будет бесславным.

– Да, французское оружие было покрыто позором, но сам монсеньор бился геройски. Атака была назначена на следующее утро, и он заявил, что по примеру своего предка Генриха IV первым вступит в бой. Офицеры с кораблей столпились вокруг него и стали отговаривать. Они твердили, что он не обязан подчиняться бездарным приказам, что, хочет Навай потерять Канди или победить турок в одиночку, это его дело, однако для успеха требуется гораздо более длительная подготовка. Он не оспаривал их правоту, но отказался выслушать до конца, а лишь повторял, что должен увлечь воинов собственным примером, иначе они не поднимут головы: многие еще не оправились от морской болезни. Вот еще одна причина, подхватили хором де Лафайет, де Керуалль и де Молеврие, чтобы предоставить им больше времени. Но Навай уперся, а последнее слово, как я уже говорил, оставалось за ним. За свои решения он нес ответственность только перед королем.

Турки не теряли времени даром. Как только появился французский флот, они принялись за нами наблюдать. Немного постреляв по адмиральской шлюпке, они развернули свою стремительную кавалерию. Ахмед Паша, великий визирь султана, самолично командовал осадой Канди. Он был настолько же осмотрителен и мудр, насколько безрассуден и слеп был Навай. Вскоре мы почувствовали это на собственной шкуре.

Последнюю свою ночь на борту монсеньор провел в молитвах, в своей каюте, обтянутой шелком цвета зари. Он уже понял, что означают препятствия, чинимые его замыслам, и ослиное упрямство Навая: во Франции меньше всего желали его возвращения в ореоле победителя, зато весть о его гибели от рук турок у многих вызвала бы вздох облегчения... Уже в три часа утра мы увидели его на палубе – без панциря, в одном камзоле, с черным, как его шляпа и перья, бронзовым крестом на груди. Желая защитить тех, кто был ему особенно дорог, то есть шевалье де Вандома и меня, он приказал нам остаться на борту, но мы возмущенно отказались. Тогда он велел Вандому сражаться подальше от него и тихонько поручил приглядывать за ним двоим телохранителям. Однако меня он обмануть не смог. Я повторил, что решил не отставать от него, как делал уже столько лет. Тогда он предупредил, что опасность очень велика и что я обязан подумать о тебе, матушка, и о своем гордом имени...

– Что ты ему ответил? – спросила Сильви.

– Что ты доверила меня ему, когда я был еще ребенком. Наказывала не покидать его, хотя всегда знала, как это опасно. Потом, именно гордое имя предков накладывает на меня обязанность не сторониться опасности и даже смерти. Наконец, что ты в случае чего все поняла бы...

– Да, – грустно подтвердила герцогиня, – именно так рассуждают мужчины. Но женщины, особенно матери, иногда думают иначе.

– Не говори так! – вскричал Филипп. – Пойми, если бы не мое упорство и не присутствие рядом с ним в бою, мы бы сейчас не знали, что он остался в живых!

– Ты прав! Да простит господь мою неблагодарность! Продолжай свой рассказ, сынок.

– Ночь была ясная, теплая, звездная – настоящая восточная ночь, с какими мы незнакомы, позволяющая забыть об испепеляющем дневном солнце. Мгновение волшебства перед предстоящим кошмаром! Высадившись на остров и начав движение, замедляемое опасностью напороться на турецкие мины, мы обнаружили, что нам придется спуститься в овраг и выйти из него с другой стороны по козьей тропе, где турки могут играючи нас перестрелять. Монсеньор приказал нам лечь и дождаться рассвета, потому что поднявшееся солнце будет бить туркам в глаза и мешать целиться. Но Навай совершил очередную глупость, правильнее сказать, преступление: мы услышали рокот боевых барабанов, словно специально устроенный для того, чтобы предупредить неприятеля о готовящейся атаке. Пришлось нам наступать в темноте, сгустившейся в предрассветный час. Это нас и погубило. Турки разили нас со всех сторон, сея настоящую панику в рядах наших людей, еще не отвыкших от морской качки...

Несколько минут – и наши ряды рассыпались. Началось беспорядочное бегство. Этого монсеньор стерпеть не смог. Где-то в темноте раздался взрыв, и он решил, что там в бой с турками вступил Морозини и что туда следует устремиться и нам. Однако его уже ранило в ногу. И тут мне повезло: я схватил под уздцы появившуюся невесть откуда лошадь. Он залез в седло, я взобрался на круп.