Узник в маске

Хорошие вести приходили в те тяжелые дни только со Средиземного моря, где Бофор творил чудеса. Дважды он наносил пиратам чувствительные потери. Сначала запер в порту Ла-Гулетт старого Хассана, который был убит в самом начале сражения, потеряв пятьсот человек. Пушки королевского флота подвергли сильному обстрелу Тунис, французы захватили три вражеских корабля. Потом, наведавшись ненадолго в Тулон для ремонта и пополнения рядов, Бофор предал огню и мечу берберский порт Шершель, где поджег два корабля и захватил три. Штандарты поверженного врага были доставлены в Париж и вывешены 21 октября под сводами собора Парижской Богоматери во время торжественного богослужения. Столица усердно прославляла человека, которого по-прежнему именовала Королем нищих. На следующий день после триумфа в своем особняке в предместье Сент-Оноре скончался отец триумфатора, Сезар Бурбон, герцог Вандомский.

Умершему был 71 год, и его огромное тело, предназначенное для столетней жизни, было изъязвлено болезнями, вызванными многолетними беспутствами. Прежде чем умереть, он долго мучился от подагры, камней в почках и сифилиса, пытаясь ослабить свои страдания всеми средствами, которые могли ему предложить всякого рода знахари. Врачей он считал неисправимыми ослами. Последние месяцы он прожил вместе с женой в своих любимых замках: Ане, Шенонсо и особенно Вандоме, своей герцогской резиденции, которую он всеми силами обустраивал. Иногда его видели в Монтуаре: там ему принадлежал небольшой домик, где он особенно хорошо себя чувствовал и где отдыхал после пиров, закатываемых в других владениях. Старый грешник, он перед кончиной покаялся и нашел утешение рядом с верной женой, которая никогда не переставала его любить и мало-помалу вела навстречу богу.

В конце сентября, почувствовав некоторое облегчение благодаря снадобью знахаря из Монтуара, он отправился в Париж, чтобы находиться поближе к новостям о славных свершениях младшего сына, однако его мучения снова усилились, потом началась агония, продлившаяся три недели. Тем не менее за три дня до того, как перенестись в лучший мир, он попросил Сильви его навестить. Та без колебания поспешила на зов.

В пышной спальне, памятной ей с детства, ей пришлось бороться с тошнотой, вызванной страшным запахом болезни, с которым не мог справиться даже горящий ладан, призванный как будто утешать не только души, но и страждущую плоть. У изголовья умирающего сидела герцогиня Франсуаза, у ног молился монах-капуцин. Женщины обнялись, вспомнив былую взаимную приязнь. Госпожа де Вандом сказала шепотом:

– Мы со святым отцом удалимся. Он хочет с вами поговорить...

И Сильви осталась наедине с человеком, которому была обязана счастливым детством, но который впоследствии причинил ей немало боли. Она подошла к недавно перестеленной, судя по безупречному состоянию, постели и посмотрела на исхудавшего, пожелтевшего, почти полностью облысевшего больного, который считался некогда первым красавцем королевства. Ей показалось, что он дремлет, и она застыла в растерянности. Неожиданно его глаза открылись. Она увидела ничуть не поблекшую синеву.

– Вы пришли... – проговорил, вернее, простонал он, глядя на нее.

– Как видите.

– Зачем? Чтобы полюбоваться, каким сделала самого старого вашего недруга приближающаяся смерть?

– Вы не самый старый мой недруг. Ведь мою мать убили не вы. Лучше вспомните, что благодаря вам я смогла продолжить жизнь под сводами вашего замка.

– За это надо благодарить не меня, а герцогиню.

– Однако вы согласились с ее решением.

Сухие губы попытались растянуться в улыбке.

– Возможно, кое-какая заслуга в этом деле и впрямь принадлежит мне... Сперва я вас не презирал, просто не доверял, особенно из-за вашей упрямой любви к моему сыну.

– Знаю. Вы уже говорили мне об этом – при иных обстоятельствах.

– Я ничего не забыл. Я был уверен, что главная ваша цель состояла в том, чтобы сделаться герцогиней.

– Странная штука – жизнь, не правда ли? Я стала герцогиней, хоть и не желала этого.

– Благодаря вашему браку со столь достойным человеком я понял, что и вы достойны уважения. Особенно ясно это стало после мнимой гибели моего сына, незадолго до того, как он убил своего зятя. Боюсь, мы неисправимы. Я причинил вам немало зла...

– Немало, но все равно не столько, сколько хотели: ведь вы так меня и не уничтожили. Над любовью, которой я так и не перестала к нему питать, вы тоже оказались не властны.