Изгнанник

Почти все горланили патриотические песни, в которых преобладали ругательства, в отличие от «Месье Вето» и особенно «Австриячки». В воздухе пахло пылью, потом, вином и ненавистью.

В вестибюле гостиницы скопилось немало народа. Дюжина человек одолевали вопросами Бугенвиля и Жозефа Энгуля, покрытых испариной и тяжело дышавших, они оба были грязные и, очевидно, усталые.

– Ну что мы можем вам рассказать, господа? – говорил мореплаватель. – Вы все и так знаете, что король наложил вето на две трети из последних декретов Собрания. Мог ли он согласиться с тем, чтобы его лишили «Конституционной гвардии»? Ведь это оставляет его совершенно без защиты! Собрав последние силы, он отказался подписать декреты о депортации священников и о создании военного поселения из двадцати тысяч коммунаров под стенами Парижа. В результате сегодня утром народ из предместья под предводительством кучки оголтелых зачинщиков ворвался во дворец Тюильри, при этом Национальная гвардия и пальцем не пошевелила, чтобы им помешать. Их Величества были до крайности возмущены этим оскорблением, ведь эти люди осмелились подтащить пушку к самым его апартаментам! К счастью, кровь не была пролита: отважное и строгое поведение короля облагоразумило этих людей…

– Так он согласился подписать? – раздался чей-то голос.

– Конечно, нет! «Это не тот способ, которым можно просить меня сделать это, и не то время, чтобы на это согласиться!» – так он заявил. В конце концов после небольшого погрома эти люди ретировались, но мы все были очень напуганы.

– Вы на самом деле там были? – спросил женский голос.

– Да, мадам. С несколькими преданными дворянами мы взялись за руки и окружили королевскую семью. Я могу вас уверить, что единственным результатом всей этой суматохи стало то, что король согласился примерить этот ужасный красный колпак….

– Ну а теперь? Все встало на свои места?

– Да, почти. Дворец заперт, охрану сменили. Мэр Парижа, месье Петион, прибыл, разумеется, уже к вечеру и говорил, будто он был не в курсе. Я бы сказал, что Его Величество с некоторой иронией его принимал, что заставило его краснеть до самых ушей. А сейчас, господа, я вас умоляю позволить мне удалиться. Мне нужно привести себя в порядок и немного отдохнуть…

Все расступились, освобождая ему дорогу, и тогда он увидел Гийома, который слушал, стоя в последнем ряду. Он пошел к нему навстречу с раскрытыми объятиями:

– Тремэн! Как я рад вас видеть!.. Но что заставило вас приехать на эту галеру?

– Это я ему написал, – пояснил Энгуль, обнимая своего друга за плечи. – У нас есть тут одно дело, которое надо уладить, – добавил он с улыбкой…

– Ну, хорошо, тогда на этот вечер я вас оставляю. А завтра увидимся и поедем в Суисн. Если этот шум докатился до моей дорогой жены, она, должно быть, в страшном беспокойстве!

– Мне бы хотелось дать вам один совет,– сказал Жозеф, – я бы просил вас оставаться при ней все время. Никто не знает, до какой степени может дойти наглость этих молодцов из Марселя, и нигде не найти достаточно защищенного места… Я ведь знаю, что вы – самый любопытный человек на свете…

– И ты – тоже, – добавил Гийом, – но нельзя сказать, чтобы это был недостаток. Точнее, это – полезный недостаток! Спокойной ночи, месье!

Обрадованный встречей с другом, Энгуль повел его обедать к Мео, это место в последнее время считалось очень модным. Вот уже больше года этот кулинар в отставке, служивший ранее у герцога Орлеанского, держал «ресторан» на улице Бонзанфан в шикарной гостинице, расположенной в доме, который когда-то был выстроен для маркиза Аржансона с ошеломляющим великолепием: изумительная архитектура и внутреннее убранство, позолоченные карнизы, гостиная украшена зеркалами, в столовой – кариатиды, потолок расписан кистью Койпэля на мифологические сюжеты. Все было изысканно и утонченно. Поговаривали, что в одном из маленьких салонов у Мео есть ванна, которую можно наполнить шампанским и купаться там в компании приятных особ, очень искусных в умении делать массаж, который «укрепляет вас наилучшим образом». Разумеется, и цены тут были соответствующие, но адвокат хотел щедро принять своего друга.

Среди сотни блюд, названия которых были написаны каллиграфическим почерком на бумаге в золоченой обложке, и дюжины вин из подвалов, вроде тех, что изображены на картинках Бовилье (должно быть, эти вина покупались на аукционе из погребов знатных сеньоров), Энгуль выискал самые изысканные, вроде фаршированного угря, например, и после этого пошел в атаку без промедления: