Чужой

Однако в эту ночь благодатный покой в доме не наступил. Внезапный приезд этой иностранки нарушил гармонию вечера. Клеманс и Потантен – особенно он, который чаще бывал у Мари-Дус, – чувствовали, как будто грозовая туча сгущается над их головами. Они долго сидели молча, углубившись в свои собственные мысли, потом мадам Белек, которая не могла долго держать на сердце то, что ее волновало, проговорила:

– Если бы она не была так похожа на бедняжку покойницу!

И продолжила уже громче:

– Когда месье Гийом ввел ее в вестибюль, у него был какой-то растерянный вид. Я никогда не видела его таким. Как будто он вдруг увидел привидение...

– А это и есть привидение! Привидение его старой страсти. Если бы не глаза и волосы, то это одно лицо, но только ярче, что вполне понятно: мисс Тримэйн на десять лет моложе, чем была Мари-Дус в тот момент, когда они вновь встретились... Пожалуй, эта мисс еще красивее, если это возможно, но и еще опаснее. В той женщине жила любовь. А в этой? Я бы дорого заплатил, если бы знать, что ей здесь надо.

Клеманс пожала плечами, отложила вязание и взяла в шкафу большую бутылку, оплетенную лозой. В ней был ром, который она использовала, когда пекла блинчики на Сретение. Этим ромом она иногда баловала своего друга Потантена. Как и все, кому пришлось поболтаться по морям, он любил этот ароматный напиток, который напоминал ему о его бурной молодости. Она налила ему большую порцию.

– Я вижу, вам тоже не по себе, друг мой! – проговорила она. – Мне кажется, пришло время открыть огонь!

Потом, подумав немного, она достала второй стакан, плеснула туда немножко рома и стала в задумчивости потягивать его, сидя возле огня.

– Ба! – воскликнула она некоторое время спустя. – Может быть, это только нам, старикам, пришла такая нелепая мысль в голову? Может быть, это лучшая в мире женщина? Может, это мило, что ей пришла в голову мысль привезти портрет матери месье Артуру на Рождество? И к тому же...

Она замолчала. А Потантен вовсе и не слушал ее. Он неотрывно смотрел на огонь, и она проследила за его взглядом. Происходило что-то странное: пламя легло, как под порывом сильного ветра. Казалось, оно вот-вот погаснет. В этот момент остановились настенные часы, висевшие в углу кухни. Быстро обернувшись, Клеманс удивленно уставилась на них: медный маятник в виде корзины с цветами не двигался. Она просто застонала:

– Часы, Потантен!.. Они остановились!..

Старик поднялся и тяжелыми шагами направился к входной двери, выходящей в сад, не спуская глаз с затухающего огня, и открыл ее.

– На дворе тихо, никакого ветра!

Хоть на улице было очень холодно в эту ночь, он оставил створку двери открытой чтобы приятельница убедилась в том сама, но та даже не взглянула в ту сторону: ее глаза переходили с часов на огонь очага. Потом вдруг все встало на свои места. Огонь снова запылал, а маятник, хотя до него никто не дотрагивался, снова начал качаться.

– Закройте дверь, Потантен! – сказала кухарка каким-то бесцветным голосом. – Поверьте мне, нам надо сейчас прочесть молитву, чтобы помянуть душу мадам Агнес.

Она встала на колени у огня, над которым на полке стояло распятие среди горшочков с пряностями и подсвечников. Старик с волнением смотрел на нее: он всегда считал, что молитвы это женское дело, а вовсе не мужское. Тогда Клеманс указала ему рукой на место возле себя:

– Идите сюда и помолитесь, Потантен. Или вы считаете, что то, что произошло, естественно?

– Н... нет, но...

– Тогда делайте, что я вам говорю! Разве вы не поняли, что это предупреждение? Я уже не однажды замечала, что она как будто в доме, но сегодня я уверена, что она вернулась.

– Если вы правы, тогда почему она обращается именно к нам?

– Потому что мы с вами принадлежим этой усадьбе, как и ее стены, мы – хранители этого дома и к тому же мы уже старые и, значит, ближе к смерти и можем ее понять. Не забывайте, что ее бедное обезглавленное тело покоится не в родной земле, а лежит на парижском кладбище, в общей могиле всех тех, кого убила гильотина...

– На кладбище Мадлен, где были похоронены Король и Королева, я знаю! – проговорил Потантен с серьезным видом. – Уже трижды Гийом пытался добиться разрешения на эксгумацию и перезахоронение, но это почти невозможно: их там слишком много ^[13].

---

13 До 24 марта 1794 года казненных на площади Согласия, в то время называвшейся площадью Революции, хоронили на этом кладбище. После Реставрации король Людовик XVIII приказал воздвигнуть там покаянную часовню (бульвар Османн), после того как были эксгумированы тела Людовика XVI и Марии-Антуанетты.