Рабыни дьявола

Глаза Марианны теперь достаточно освоились с темнотой, чтобы она могла разглядеть подробности пейзажа вплоть до светлых пятен горных розанов, разбросанных тут и там вдоль тропы. И, судя по ним, тропа, несмотря на ее извивы, вела прямо к белым стенам враждебного монастыря.

Марианна слегка потянула за юбку взбиравшуюся впереди нее спутницу.

– Но мы же не туда идем? – показывая на вершину, спросила она, когда Сафо обернулась.

– Да. Мы идем туда. Монастырь Святого Элии…

– Судя по тому, что я недавно видела, ваши отношения с живущими наверху монахами нельзя назвать добрыми.

Сафо остановилась и подбоченилась, пытаясь отдышаться. Подъем действительно оказался слишком утомительным даже для нее.

– Есть видимость, – сказала она, – и есть реальность. Последняя требует, чтобы в одиннадцать часов игумен Данилос принял нас. То, что ты видела при заходе солнца, было не чем иным, как диалогом на условном языке. Мое пение требовало ответа… и он пришел!

– В виде брошенных камней? – сказала ошеломленная Марианна.

– Верно. Бросили одиннадцать камней. Они означали одиннадцать часов. Пришло время узнать тебе, иностранка, что тут все, как и на других островах архипелага, как во всей Греции, посвятили жизни делу освобождения от турецкого ига, которое угнетает нас уже несколько веков. Мы все служим свободе: крестьяне, богачи, бедняки, разбойники, монахи и… сумасшедшие!.. Но надо идти дальше и помолчать, потому что подъем трудный и нам нужно еще добрых четверть часа, чтобы добраться до Святого Элии…

Действительно, через двадцать минут они остановились у высоких белых стен монастыря. Еще не совсем оправившись от своих недавних испытаний, Марианна едва дышала и благословляла ночь. Днем, под солнцем, эта эстакада превратилась бы в настоящую голгофу, ибо не было по пути ни деревца, ни пучка травы. Под ее плотным одеянием она была вся в поту и по достоинству оценила поток воздуха, вырывавшийся из сводчатого входа под высоким фронтоном, где висели колокола. Железная решетка, украшенная двуглавым орлом Монт-Атоса, которому подчинялся Святой Элия, отворилась со скрипом. Из-за нее появилась чья-то тень, но в ней не было ничего тревожного. Ею оказался тучный монах с огромной бородой и такой же шевелюрой, который, судя по исходившему от него запаху святости, безрассудно не расходовал драгоценную на острове воду. Он прошептал что-то на ухо Сафо, затем, переваливаясь на коротких ногах, пошел впереди женщин по длинной террасе вдоль белой стены, обогнул выложенный кирпичом колодец и изящный византийский бассейн, потом углубился в лабиринт коридоров, закругленных пролетов, пустынных вестибюлей и лестниц, которые в свете висящих то тут, то там чадящих плошек казались вырезанными из снега, и наконец открыл дверь, ведущую в часовню монастыря.

Там, под висячей бронзовой лампой XVII века, перед таким же старым высоким иконостасом, резным и раскрашенным в незамысловатом стиле, подобно книжке с картинками для детей, стояли двое мужчин. Но если в часовне с ее серебряными иконами и двуглавыми орлами на белых стенах было что-то наивное, эти двое ничем не вызывали представления о детстве и его простодушии.

Один из них, в длинной черной рясе и с нагрудным блестящим крестом, был игумен Данилос. На его узком, изможденном лице с седой бородой, лице аскета, горели фанатичным огнем глаза. Перед ним время отступало, и у Марианны, пересекавшей часовню, создалось неприятное впечатление, что аббат смотрит сквозь нее, а она полностью растворяется в этом взгляде.

Другой казался просто великаном. Сложенный как медведь, с дышащим дикой энергией лицом, со свирепыми глазами и длинными усами, он носил кожаную безрукавку, под которой за широким красным поясом выглядывали серебряная рукоятка пистолета и длинный кинжал.

Тем временем Сафо, забыв, безусловно, свои моления Афродите, смиренно поцеловала перстень игумена.

– Вот та, о которой я тебе докладывала, пресвятой отец, – сказала она на венецианском диалекте. – Я считаю, что она может быть очень полезна нам.

Взгляд греческого священника пробуравил Марианну, но он не протянул ей руку.

– При условии, что она согласится! – заметил он тягучим голосом, который от постоянного монашеского шушуканья приобрел необычную фетровую мягкость. – Но захочет ли она?

Прежде чем Марианна смогла ответить, гигант бурно вмешался в разговор:

– Лучше спроси ее, хочет она жить или умереть… или гнить здесь, пока кожа не слезет с ее скелета! Или она поможет нам, или она никогда не увидит свою родину!