Жажда возмездия

Ей показалось, что в его глазах мелькнуло беспокойство, и она сказала ему с милой улыбкой:

– Не думаю, что мне в Дижоне следует чего-то опасаться. Кроме того, мне хочется получше узнать этот город, который мой отец так любил. Возможно, я здесь задержусь еще на несколько дней.

– Но это же безрассудство! – воскликнул молодой человек. – Вы слышали, что вчера вечером сказала Леонарда? Этот мерзкий Рено дю Амель живет здесь, и он по-прежнему так же жесток, как и раньше. А если он вас встретит? Вы же так похожи на мою нежную Мари!

– Вот в этом, возможно, и заключается большое отличие между моей матерью и мной. Она была чрезвычайно мягкой и нежной, даже ранимой. Я же не такая, или, вернее, уже не такая! Если мессир дю Амель захочет навредить мне – а я не знаю, под каким предлогом он мог бы покуситься на мою жизнь, – будьте уверены, что я буду начеку. Впрочем, у меня еще есть и хорошие защитники. Поезжайте спокойно! Может случиться, что мы еще увидимся вновь.

С шумом вошедшая Леонарда прервала их разговор. Старая дева просто сияла от удовлетворения. Не заметив Кристофа, она бросила прямо с порога:

– Я нашла то, что нам надо! Дом как раз напротив того, кто нас интересует...

Заметив, что молодая женщина была не одна, она прикусила язык и покраснела. Это немного позабавило Фьору: впервые она видела на лице своей старой Леонарды следы смущения.

Воцарилось натянутое молчание. Кристоф де Бревай по очереди посмотрел на обеих женщин. Он нахмурил свои густые брови и немного побледнел.

– А чтобы лучше осмотреть Дижон, – проговорил он, медленно подбирая слова, – вам понадобился дом, находящийся по соседству с домом дю Амеля. Верно я говорю?

Фьора поднялась и подошла к молодому человеку, взглянула ему прямо в глаза:

– Совершенно верно. Но я прошу вас не думать об этом.

– Вы хотите от меня слишком многого. Что вы задумали?

– Я могла бы вам ответить, что это только мое дело, но, в конце концов, у вас, может быть, есть право знать. Мне помнится, вчера я сказала вам, что приехала заплатить старые долги, не так ли? Так вот, Рено дю Амель – первый из должников. Я собиралась поехать в Отон, чтобы разыскать его там, но небо – или ад – решило избавить меня от этой поездки, потому что он живет теперь здесь. И я не покину Дижона до тех пор, пока не очищу этот город от присутствия дю Амеля.

– Вы что же, хотите... убить его?

– Вы меня отлично поняли, Кристоф!

– Но ведь это же безумство!

– Я так не считаю. Во всяком случае, не тратьте силы на уговоры, вы не заставите меня передумать, – твердо сказала Фьора.

Кристоф с испугом взглянул на нее, стоящую с гордо поднятой головой, такую тоненькую в черном платье, делавшем ее, казалось, еще выше и величественнее, с большими серыми глазами, в которых словно бы плыли облака. Фьора была несгибаема, как клинок меча, и молодой человек понял, что ему не удастся ее переубедить. Потерянный, так и не понявший, почему эта молодая женщина стала теперь ему так дорога, он повернулся к Леонарде, надеясь на ее поддержку, но та покачала головой:

– Вы думаете, я не пыталась отговорить ее?

– В таком случае я остаюсь! – решительно сказал Кристоф. – Я помогу вам и уеду только лишь тогда, когда это будет свершено. И если кто-то должен будет нанести удар, так это буду я!

Не говоря ни слова, Фьора взяла обе руки молодого человека, чтобы посмотреть ладони, словно хотела расшифровать линии его жизни, затем подняла глаза.

– Вы получили какой-нибудь сан? – спросила она тихо.

Кристоф покраснел под ее вопрошающим взглядом.

– Да, но я не хотел этого.

– Но, однако, это так! Эти руки были освящены. Они не могут быть обагрены кровью.

– А что я буду делать на войне?

– Война – это другое. Были и еще есть солдаты-монахи. И кроме того, в боях вы сами будете рисковать жизнью.

– Но я больше не хочу быть ни монахом, ни солдатом, никем другим. Я хочу быть человеком, свободным в выборе своей судьбы, – воскликнул Кристоф.

– Будет так, как вы хотите, мой друг, но по крайней мере вы не запятнаете себя преднамеренным убийством. Кроме того, я не уступлю никому права нанести удар первой. И, наконец, это убийство может быть не последнее. Если кому и суждено погибнуть на эшафоте, так это мне. Я не желаю, чтобы вы ввязывались в это, потому что вы и так страдаете вот уже семнадцать лет. Вы заслужили право жить как пожелаете, а мне будет приятно это знать. Не отнимайте у меня этого утешения, которое будет, быть может, моим последним добрым делом!