Жажда возмездия

Это было как раз тогда, когда дю Амель был назначен советником в Дижоне. Тем временем дю Амель сократил прислугу до двух человек, двух братьев, которые держались за это место за неимением другой, более высокооплачиваемой работы.

Маргариту привезли на носилках с плотно закрытыми занавесками, на которых несли также большую часть багажа. Она спустилась с них только ночью, перед домом на улице Лясе. Несчастную заковали в цепи в подвале, поначалу на ночь, так как днем она выполняла работу по дому. Кормили ее плохо, обращались ужасно. Только Клод выражал ей некоторое сострадание, когда дю Амеля не было дома. Он приносил ей немного еды и вина, к которому он ее приучил, но отплачивать за эту «доброту» ей надо было единственной монетой, которую бедняжка имела в своем распоряжении. К счастью, эти грязные и краткие объятия не возымели нежелательных последствий.

Несмотря на эту небескорыстную помощь, Маргарита слабела с каждым днем и все больше приходила в отчаяние. Желание жить – если только это можно было назвать жизнью – оставило ее, и она начала страстно желать скорейшей смерти, когда наконец ей пришли на помощь.

Сейчас она чувствовала себя намного лучше. Силы постепенно возвращались к ней, лицо принимало нормальный вид, но она походила больше на оживший механизм, чем на живую женщину. Она выказывала большую благодарность своим спасителям, но казалось, что будущее ее совсем не интересует. Она была тиха и молчалива, хотя дар речи вернулся к ней окончательно. Фьоре казалось, что рядом с ней присутствует какая-то тень.

– Боюсь, – сказала Леонарда, – что ее душа ушла вместе с душой ее ребенка. Может, она и вернется, если кто-нибудь ее очень и очень сильно полюбит! Мы же не можем ей дать ничего, кроме нашей дружбы.

Остановившись на краю дороги, идущей вдоль рощи, Фьора думала обо всем этом. Действительно, замок выглядел не очень гостеприимным – мрачное сооружение со стенами, потемневшими от времени. Не получится ли так, что Маргарита сменит одну темницу на другую?

Фьора обернулась, чтобы посмотреть на молодую женщину, которая уединилась с Леонардой, воспользовавшись остановкой. Она сказала ей, что везет ее к бабушке, ни словом не обмолвившись о дедушке. Как он примет дочь проклятой Мари, пусть и рожденную в законном браке? Этот мрачный замок не вызывал в ней большого доверия.

Больше для очистки совести, чем для того, чтобы рассеять свои мрачные подозрения, Фьора обратилась к крестьянину, идущему по дороге.

– Это Бревай?

Тот вежливо снял головной убор и подтвердил:

– Точно, это Бревай! А что... вы направляетесь туда? – добавил он с любопытством. – Не каждый может туда войти, вы знаете?

– Мне бы хотелось увидеть мадам Мадлен де Бревай. Полагаю, что она на месте?

– А куда она денется? Она никуда не выходит, с тех пор как сеньор заболел, и никого больше не видно, кроме интенданта и кухарки, такой же разговорчивой, как карп.

– Сеньор болен? – вмешался в разговор Деметриос. – Я как раз врач. А чем он болен?

Крестьянин почесал голову, помолчал, размышляя, и в конце концов многозначительно покачал головой:

– Я думаю, что никто этого не знает. Когда спрашивают, как дела в замке, отвечают: без улучшений. Врач вы или нет, во всяком случае, вам вряд ли откроют.

– Почему? – удивилась Фьора.

– А потому что никому не открывают – ни монахам, ни нищим, ни бродягам, ни запоздалым путникам. Это плохой дом, раз не дает христианского гостеприимства. Может быть, потому, что здесь были большие несчастья.

Было видно, что крестьянину очень хотелось поболтать. Фьора знала не меньше его об испытаниях, выпавших на долю хозяев этого замка. Она поблагодарила крестьянина, дав ему серебряную монету, и, когда остальные присоединились к ним, решительно направила лошадь в сторону угрюмых башен. Деметриос догнал ее, желая еще раз предостеречь, но Маргарита следовала за ними, а при ней об этом говорить было невозможно.

Утренний туман поднимался над речкой, открывая взгляду водовороты в зеленоватой воде. Затем дорога пошла через небольшой лес, за которым виднелись бедные дома с соломенными крышами и колокольня маленькой церквушки. Тропинка, заросшая дикой травой, на которой не видно было никаких следов, вела налево, прямо к маленькой крепости.

Фьора направила туда свою лошадь и быстро нашла место, где через подъемный мост дорога соединялась с замком. Мост был поднят и возвышался, словно неприступная крепость, с другой стороны широкого рва, заполненного речной водой почти до краев. Напротив тихий, словно могила, возвышался Бревай, темный и зловещий, словно бы бросающий вызов этому яркому летнему утру.