Секрет (сборник)

— Должен сказать, мадам, эта страна то и дело опровергает мои о ней представления. Я не думал, что в Африке есть такие прекрасные, чисто английские уголки. И еще позвольте заметить: я не знал, что здесь наслышаны о поэте, чей томик вы держите в руках.

— Сэр, полагаю, в последнем случае вы правы или почти правы. К востоку от этих гор его поэзия известна мало. Согласитесь ли вы поверить, что я осведомлена больше других? Я живу ближе к вашему острову и по прочтении этой книги нашла ее совсем не английской. Что ваши соотечественники думают о лорде Байроне?

— Мои соотечественники, мадам, боятся его и не понимают. Для нас он слишком похож на уроженца Стеклянного города. Что до меня, я знал его и сумел оценить.

При известии, что сэр Роберт Пелам был лично знаком с ее кумиром, глаза мисс Перси засверкали.

— Так вы с ним встречались? Отец видел его раз или два и говорит, что он был рожден для нашей страны и погиб от того, что не смог прижиться на родной почве. Вы чересчур гордитесь вашим поэтом, сэр. Взгляните на нашего.

И мисс Перси протянула ему изящно переплетенный томик в одну двенадцатую листа, великолепно отпечатанный на бумаге цвета слоновой кости. Надпись на титульном листе гласила: «Июнь 1824. М.Г. Перси от ее отца, А. Перси Ш.». То были стихи Артура, маркиза Доуро.

— О, мадам, я знаю это имя и почтительно перед ним склоняюсь. Сам Байрон…

— Ему уступает, хотите вы сказать.

— Да, и они очень схожи.

— Однако вам надо идти в усадьбу, сэр. Отец наверняка вас ждет.

С этими словами она свернула на боковую дорожку и пропала между деревьями. Сэр Роберт направился к усадьбе, куда вступил уже со всегдашней своей чопорной церемонностью. Вскоре прибыли его достопочтенный коллега Квоши, их помощники и члены комитета, общим числом около двух дюжин. Обед был, по обыкновению, роскошным. Мисс Перси сидела во главе стола и, несмотря на природную робость, держалась очень изящно и непринужденно. Элрингтон распахнул сокровищницу своего блистательного красноречия и обширных познаний. Он старался угодить каждому, и его усилия не пропали втуне. Все гости, хоть и представляли собой сборище отъявленных негодяев (ни один, за исключением Пелама, ради своей цели не погнушался бы прибегнуть к самым бесчестным средствам), были джентльмены и люди разнообразно осведомленные. Скатерть убрали, принесли бокалы и бутылки. Все придвинулись ближе к столу. Глаза заблестели ярче. Бокал за бокалом, бутылка за бутылкой, и вот уже рекой полились разговоры о Стеклянном городе, о политике и о деле, которое их здесь свело. Пелам, блюдя репутацию, пил с оглядкой, не выходя за рамки умеренности, а его бойкая, плавно струящаяся речь не давала другим заметить, как редко он себе подливает. Элрингтон осушил бутылку бренди с видом полного равнодушия, Квоши — шесть бутылок вина с нескрываемым удовольствием. Часов в десять — одиннадцать гости, многие изрядно под мухой, разошлись в приятном воодушевлении, предварительно сговорившись встретиться завтра на трибунах Стеклянного города Веллингтонии.

Глава 5

На следующее утро предстояли первые выступления кандидатов, и еще до того, как заалел восток, тысячи людей высыпали из домов, чтобы их послушать. Перед ратушей воздвигли огромную трибуну, за которой могли поместиться двести — триста человек. С ее боков поставили по роте кавалеристов, дабы предупредить почти неизбежные столкновения. Все улицы пестрели листовками и плакатами, алыми (у демократов) и ярко-зелеными (у конституционалистов). Бесчисленные знамена тех же цветов колыхались над компаниями избирателей, вступающими в город со всех сторон; гром оркестров, нелепый колокольный трезвон, крики и возгласы — все придавало сцене захватывающее величие.

Я не стану описывать постоянные стычки и драки, пьянство, подкуп, угрозы и шантаж. Все это каждый может вообразить сам. Куда труднее моим читателям будет поверить, что к полудню на Веллингтон-сквер собралось более двухсот тысяч человек, не считая тех, кто забрался на чердаки и крыши соседних домов; каждую печную трубу облепило множество народа. У трибун люди стояли так тесно, что едва могли дышать, по краям площади — в плотной толпе, а по примыкающим улицам подходили и подходили все новые избиратели с оркестрами и знаменами своих кандидатов. Алое и зеленое, алое и зеленое плескалось на ветру: в окнах, на флагштоках, над шпилями башен. Трибуны были пока пусты, но ближе к полудню с одной из улиц донесся крик, который тут же подхватила вся Ратушная площадь: «Едут! Едут!» Музыка грянула громче, флаги взметнулись выше, толпа расступилась, образовав коридор, в который двумя рядами въехали великолепные кареты. Обдавая народ пылью и конской пеной, они пронеслись к трибунам. Кучера остановили благородных коней. Первым вышел мистер Максвелл и занял место в середине высокой скамьи как представитель отсутствующего герцога и верховный шериф собрания. Затем, под крики сторонников, из карет вышли два кандидата-конституционалиста, мистер Бэббикомб Морли и я (капитан Букет) с нашими помощниками в этой горячей схватке. Мы сели по правую руку от шерифа. Следом под такие же приветственные крики показалась высокая фигура лорда Элрингтона — пусть и не кандидата, но, как все понимали, перводвигателя оппозиции, затем — его кандидаты, сэр Р. Пелам и К. Квамина, многочисленные кавершемы, гордоны, стрейтоны, конноры и вся остальная революционная шайка.