Марианна в огненном венке. Книга 2

Мурье один раскрыл, что я Женщина…

— А эти из интендантства, для которых ваш маскарад был слишком наивным? Эти люди, приютившие вас?

— Правильно! Однако… может быть, это вас удивит, но, по-моему, их бояться нечего, наоборот. Ничто не помешает мне остаться спрятанной в этом доме до тех пор, когда я смогу наконец спокойно уехать.

Бейль яростно передернул плечами.

— Вы будете скрываться здесь в течение месяцев?

Вы определенно сошли с ума! В наше время нет ничего менее надежного, чем дом еврея. Допустим, что русские снова возьмут Смоленск! Эти люди, которые вам так нравятся, вышвырнут вас при малейшей опасности, и я готов поспорить, что вы и теперь не останетесь у них долго, если они узнают, в каких отношениях вы с Наполеоном! Если вас обнаружат у них, им не поздоровится!

Но довольно об этом! Завтра на рассвете вы уедете, ибо я сегодня вечером получу от губернатора ордер на ваш арест и высылку. Причин будет достаточно. И дом перероют от подвала до крыши, если вас не будет на месте. Теперь вы поняли?

Какое-то время они стояли друг против друга, напыженные, как боевые петухи. Марианна смертельно побледнела, а Бейль стал красный от гнева, но оба сжимали кулаки. Молодая женщина дрожала от возмущения, обнаружив, что могут сделать эгоизм и страх из человека, обладавшего не только светлым, но даже значительным интеллектом. За время их совместного житья она поняла, что у этого маленького дофинца данные большого писателя. Только его вынудили оставить изнеженную жизнь, чтобы ввергнуть в адское пекло войны. Он изведал усталость, голод, грязь, страх. И теперь к этому добавилась боязнь немилости, ибо в наивной гордости он приписал себе всю ответственность за недостаток продовольствия… конечно, причина уважительная, чтобы выйти из себя. Однако Марианна решила не поддаваться панике.

— Вы сильно изменились! — ограничилась она замечанием, внезапно успокоившись, как море перед бурей.

Ее спокойствие отрезвляюще подействовало на Бейля. Постепенно вернулся естественный цвет лица, он опустил голову, раскрыл и тут же закрыл рот, сделал беспомощный жест рукой, затем пожал плечами и повернулся кругом.

— Завтра я приду попрощаться перед вашим отъездом, — сказал он только и исчез.

Замерев посреди комнаты, Марианна прислушалась, как гаснет в глубине дома эхо их возбужденных голосов, затем медленно повернулась к Барбе. Сложив руки на животе, та стояла возле печки. Взгляды женщин встретились, и если в глазах Марианны уже блеснули слезы, глаза польки выражали только спокойное удовлетворение.

— Ну что ж! — вздохнула молодая женщина. — Я думаю, что у нас нет выбора, Барба! Нам надо уступить и остаться в обозе. Мы постараемся защитить себя…

— Нет! — сказала Барба.

— Как… нет? Вы хотите сказать; что мы не будем защищаться?

— Нет… потому что мы не поедем с ними!

И прежде чем удивленная Марианна смогла потребовать объяснений, она подошла к двери и открыла ее.

— Идите, госпожа, — сказала она. — Нам нельзя терять времени! Наш хозяин уже должен ждать нас в салоне.

— В салоне?

— Да-да, — Барба чуть улыбнулась. — В этом доме есть салон. Надо только знать, что он есть.

Действительно, дом Соломона Левина, хотя он был самый большой и красивый на длинной улочке гетто Смоленска, представлял собой узкое строение с двумя комнатами на каждом этаже. На первом — почерневшая от времени лавка и склад с выходом на кухню, на втором — хлебный амбар, мансарда, где разместились женщины, и комнаты хозяев, тогда как салон был выдвинут над лавкой. Это была темная комната, обтянутая выцветшей зеленой тканью, но безукоризненной чистоты. Главной мебелью являлся покрытый ковром стол с большой книгой в черном переплете и медным канделябром. Несколько деревянных стульев редкой чередой стояли у стен.

Когда Рахиль ввела туда Марианну и Барбу, канделябр горел, а старый Соломон в черной шелковой ермолке, с полосатой шалью на плечах и очками на носу читал в большой книге — это был Талмуд, — с полным набожности вниманием. При появлении женщин он закрыл книгу и стал поглаживать переплет бледной, костлявой, но удивительно красивой рукой. Затем, привстав для поклона, он указал на стулья, снял очки и некоторое время молча смотрел на Марианну.

Она подумала, что у него вид усталого пророка. Длинная борода казалась какой-то дряблой, как и кожа, а из-под ермолки спадали беспорядочные лохмы волос, когда-то, может быть, завивавшихся в локоны. Но в темном взгляде еще читалась сила и воля.