Конец странствий

Когда она обратила к Бейлю удивленный взгляд, он пожал плечами и пробурчал:

– Вы так радовались отъезду! Я не хотел омрачить вашу радость, сказав, что генерал Дюма приказал мне ехать с этим конвоем. Дороги так неблагонадежны, что наш западный калеш в одиночестве, безусловно, не доехал бы... и мы тем более.

– Лучше бы вы предупредили сразу! Смешно скрывать от меня что бы то ни было. Знаете, я уже давно привыкла не восставать против неизбежности. Конечно, путешествие продлится дольше, но ничто не уменьшит радость, которую я испытываю!

Тем не менее, снова увидев стены Кремля, она не смогла удержать невольную дрожь. Среди полей руин старая крепость стояла по-прежнему такая красивая в лучах восходящего солнца, словно ее кирпичи сочились кровью. Вспомнив, с каким пылом она стремилась войти туда, чтобы увидеться с Наполеоном, Марианна ощутила, как в ней пробуждается злоба. Потому что он был ее возлюбленным и потому что она сохранила верность ему, она жертвовала ради него всем, своей любовью и почти жизнью! И все это чтобы получить взамен объявление на дрянной бумаге на московских стенах...

– Не выглядывайте, – посоветовал Бейль. – Несмотря на наши предосторожности, вы рискуете быть узнанной.

Действительно, среди невероятного смешения повозок и карет, составлявших обоз, мелькали сверкающие мундиры офицеров, среди которых оказался и Евгений Богарне. Со своей обычной приветливостью вице-король Италии следил за погрузкой закутанного в одеяла старого солдата, чья борода была такой же белой, как и лицо.

Поправив на носу очки, которые Бейль посоветовал ей носить, пока между нею и Кремлем не пролягут несколько лье, Марианна откинулась назад, моля небо, чтобы поскорей трогались, ибо она заметила Дюрока, который обходил повозки, подбадривая раненых добрыми словами и желая удачного путешествия. Сердце ее сильно забилось, и, чтобы успокоиться, она попыталась сосредоточить внимание на том, что ограничивало ее поле зрения приподнятым верхом калеша. Вверху, на позолоченном шпиле самой высокой колокольни Кремля, саперы гвардии, уцепившись за случайные подмостки, с риском для жизни пытались отломать большой золотой крест Ивана Великого. Стая черных ворон кружилась вокруг них, так зловеще каркая, что Марианна вздрогнула, чувствуя в этих криках предвестие несчастья.

– Зачем они это делают? – спросила она.

– О! Приказ Его Величества Императора и Короля! Большой золотой крест отныне предназначен, по его идее, увенчать купол дома Инвалидов. Военный трофей, который будет напоминать старым солдатам, какие мучения они переносили и как пожинали лавровые венки на берегах Москвы-реки!

– Им лучше было бы забыть об этом, – прошептала она. – Это огненные венки, – продолжала она, вспомнив слова Констана. – Когда они догорят, остается только пепел...

Наконец обоз тронулся под приветственные возгласы и пожелания доброго пути. С обеих сторон движущейся вереницы солдаты потрясали оружием и шапками, весело горланя: «До свиданья», «Скоро встретимся», «Берегитесь казаков!» и так далее.

– А когда покинет Москву Император? – спросила Марианна. – Известно?

– Очень скоро. Через два или три дня. Он хочет сначала направиться к Калуге...

Когда карета переехала через мост на другой берег Москвы-реки, Бейль обернулся и припал к заднему окошку. Он оставался так довольно долго, и Марианна спросила, не забыл ли он что-нибудь, или до такой степени жалеет оставлять Москву.

– Ни то ни другое, – ответил он. – Просто я хочу унести с собой последнее воспоминание, ибо то, что я вижу там, я не увижу больше никогда, сколько бы раз я ни возвращался сюда. Император решил, что в момент, когда он покинет Москву, Кремль взорвут! Каждый мстит по-своему!

Марианна промолчала. Поведение мужчин вообще и Наполеона в особенности становилось для нее все более странным и непонятным. Разве не сказал он ей, что он не тот человек, что оставляет за собой руины? По-видимому, он снова изменил мнение. Его превращения становились все более частыми и все менее логичными. Но после всего кто может сказать, каковы будут его чувства к ней, когда они снова увидятся под небом Парижа, если Бог даст?..

Путешествие, растянувшееся на восемнадцать долгих дней, скоро превратилось в кошмар. Погода стала сырой, холодной, и это сразу отразилось на настроении всех этих людей. Весь день слышались ругательства, жалобы, проклятия, доносившиеся из повозок, которые приходилось непрерывно вытаскивать из рытвин или переправлять вброд через водные преграды с разрушенными мостами. Каждый раз при этом терялось три-четыре часа.