Гордая американка

– Не сердитесь на меня, что я отбираю ее у вас! Я буду стараться изо всех сил, чтобы она была счастлива. К тому же вы не теряете ее на веки вечные: к первому августа мы вернемся в Париж, чтобы сопровождать вас в Америку.

– Что ж, – молвила его сестра, – мне не остается ничего другого, кроме как пожелать вам огромного счастья! Что до вас, милое дитя, то если после всех здешних развлечений вам захочется покоя и отдыха на берегу прекраснейшего в мире моря, то знайте, что Канны и мой дом всегда с радостью примут вас.

На этом все и завершилось: трое американцев вернулись в «Ритц», Ориньяки отбыли в свое поместье на берегу Дордони, маркиз де Моден – в Виши, а Робер де Монтескью – в курортный Довиль. Несколько недель Парижу придется довольствоваться обычными обитателями, памятниками истории и иностранными туристами. Это никак не скажется на его красоте, однако ему будет недоставать атмосферы изящества и некоторого безумия, чудесных экипажей и знаменитых кокеток, которые придавали ему неповторимое обаяние некоторой испорченности. Еще несколько дней – и закроются театры. Для высшего общества наступит каникулярная пора, тем более что фейерверки и балы 14 июля в любом случае прогнали бы его из столицы: потомки жертв Революции не имели ни малейшего настроения праздновать годовщину взятия Бастилии» Через три дня после свадьбы Эмити и Никола дядя Стенли возвратился в Соединенные Штаты, а Александра с Делией отправились в Венецию.

Глава X

НОЧЬ ИСКУПЛЕНИЯ

К одиннадцати часам вечера все население Венеции высыпало на берег лагуны. Гондолы едва держались на воде под тяжестью людских гроздьев; Большой канал был сейчас более оживленной артерией, чем Мерсерия под конец рабочего дня. Все лодки устремлялись к острову Гвидекка и собору Искупителя, купол которого освещали сейчас почище солнца грандиозные фейерверки. Лодки и плоты, на которых устроились целые семейства, превратились в плавучие рестораны, где закусывали под музыку. Перед фасадами дворцов сияли фонари, подобные повязкам с драгоценными камнями на лбу у знатной особы; освещены были также носы лодок, украшенные листвой и цветами. Бренчание мандолин и гитар перекрывалось звуками аккордеонов. До самого восхода солнца Венеции предстояло радостно распевать песни, покачиваясь на невысокой волне с бокалом кьянти в руках. Сейчас народ был един: всеобщее веселье объединяло важного патриция и гондольера, танцующего на корме своей утлой посудины. Неодолимая стихия радости проникала как в самые величественные жилища, так и в лачуги нищих; всех роднила эта по-восточному теплая ночь, озаряемая светом факелов, праздничной иллюминации, масляных ламп и свечей. Огни горели везде, от верхушек печных труб до самой воды. Этот волнующий праздник уже много веков знаменовал годовщину окончания мора 1577 года, унесшего пятьдесят тысяч жизней, в числе которых был божественный Тициан, доживший до 99 лет.

С самого утра, как во время праздника Тела Господня, богобоязненная Венеция шелестела хоругвями, поклонялась мощам и носила по улицам лики святых и кресты, под которыми шествовали городские корпорации ремесленников, каноники в стихарях, монахи из всевозможных монастырей и священники из всех городских церквей в пышных мантиях с золотом, жемчугом и драгоценными камнями. Вместо того чтобы преодолевать водную преграду на лодках, праздничный кортеж переходил Большой канал по временному мосту, выстроенному специально по этому случаю, длиной в сотню лодок и шириной в три; потом точно так же преодолевался канал Гвидекка. Дож, облаченный во все белое, в накидке из серебряной парчи, собранной на плечах, появлялся на сходнях в сопровождении сенаторов в лиловых одеждах и иноземных послов под звуки колоколов, надрывающихся по всему городу, под завывание труб и под пушечные залпы…

Так это выглядело когда-то. Теперь не было ни дожа, ни сенаторов, Великая Золотая Книга попала в руки завоевателей, но Венеция лишилась бы собственной души, если бы не сохранила воспоминания об этих неповторимых мгновениях.

Стоя на увитом цветами балконе дворца Орсеоло, Александра разглядывала флотилию разукрашенных, осыпанных огоньками лодок, скользящих по залитой светом воде; на причал, ступени которого опускались прямо в воду, роскошные гондолы высаживали персонажей из легенд. Древний дворец был усеян огнями, озарявшими сейчас атлас и бархат их одежд, жемчуга у них на тюрбанах, вышивки на кафтанах, драгоценности ожерелий и подвесок, отсвечивающих, как мириады светлячков. Одна за другой причаливали гондолы к palli, убранным черными и белыми лентами, и в свете факелов, высоко поднятых лакеями в плащах со щитками и тюрбанах с перьями, появлялись, чтобы тут же исчезнуть в дверях дворца, гости, пожаловавшие на прием, устроенный графом и графиней Орсеоло в честь их американских друзей. На несколько часов роскошь Светлейшей, какой была Венеция в те времена, когда являлась воротами на Восток, когда ее корабли бороздили самые далекие моря, должна была в первозданном виде предстать перед очарованными гостями.