Гордая американка

– Странная прихоть! – поделился Орсеоло со спутницей. – Ведь ей пришлось придать рыжий оттенок своим белокурым волосам, настолько ей хотелось походить на персонаж с картины великого художника. Стоило мне заикнуться, что я не очень уверен в правильности ее выбора, как она пригрозила, что облачится в «костюм» Венеры с полотна Урбино! Как вам это нравится?

– Она достаточно красива, чтобы пойти на такой риск. Никто бы не стал возражать, – со смехом откликнулась Александра.

Она полагала, что станет подтрунивать над подругой, к которой подвел ее Гаэтано, но смех застрял у нее в горле. При их приближении сеньор в черном бархатном облачении испанского стиля повернулся к Александре – и она узнала Жана де Фонсома.

– Не надеялся снова встретиться с вами, мадам, однако я рад встрече, – проговорил он с легкой улыбкой на губах.

Пока они обменивались вежливыми фразами, которые произносятся в таких случаях автоматически, Александра изучала своего бывшего поклонника с недобрым чувством: он оказался еще большим красавцем, чем подсказывала ей память. Черный камзол с символом Золотого Руна шел его широкоплечей фигуре, а на фоне ослепительно-белого жабо его смуглое лицо казалось произведением кисти Эль-Греко. Впрочем, прежнего огня уже не было в его черных глазах, бросавших ей вызов, губы не дрожали от волнения, а в голосе не было слышно былой восхитительной дрожи. Погасла страсть, которую Фонсом прежде не умел сдерживать и которая в свое время чуть было не лишила ее сил сопротивляться. Неужели прежний и теперешний Фонсом – один и тот же человек?

– Прошу прощения, что не приглашаю вас на танец, – молвил он, – но я, как видите, обут в сапоги…

Его высокие кожаные сапоги, пригодные для верховой езды, и впрямь смотрелись на балу неуместно.

– Как это вас угораздило явиться на бал в такой обуви! – пожала плечами Александра. – Уж не преднамеренно ли вы так поступили?

– Естественно! И теперь сгораю от жары. Однако позвольте вас поздравить: сегодня вечером вы замечательно красивы!

Комплимент был, безусловно, искренним, однако не доставил Александре никакого удовольствия. Возможно, это объяснялось тем, что Жан произнес его слишком спокойным тоном, и он прозвучал, как простая констатация факта.

– Вы тоже неплохо выглядите. Возможно, несколько сурово; эта вот побрякушка… – Она презрительно потрогала золотого барашка.

– Побрякушка? Как вы несправедливы! – вмешался Орсеоло. – Эта вещица хранится в его семье с момента учреждения Ордена!

– Ради Бога, не углубляйся в историю! – оборвал его Жан. – Наша былая слава не может увлечь американку, а миссис Каррингтон никогда не сомневалась, что мы пользуемся ею исключительно для того, чтобы охотиться за приданым ее соотечественниц… Прошу меня извинить, но я не могу пропустить прибытия Мосениго, который должен предстать в обличье своего предка – дожа…

Грациозно поклонившись, он отошел в сторону, чтобы аплодировать вместе со всеми появившемуся высокому, худому мужчине, выглядевшему весьма внушительно в пурпурной мантии-далматике, расшитой золотом и обшитой горностаем, с золотым corno на голове. Его окружала настоящая свита из сенаторов в красном и пажей в белом. С достоинством выслушав приветствие хозяина и хозяйки дома, он уселся в кресле на возвышении, покрытом ярким балдахином, напротив которого висели чудесные фламандские гобелены.

Всего этого миссис Каррингтон практически не видела. Она хлопала в ладоши, подобно всем остальным, однако делала это совершенно машинально. Ей уже казалось, что все вокруг делается серым и печальным. Она с большим облегчением приняла руку мандарина в синем – одного из почитателей ее красоты, – который повел ее к буфету. Бокал шампанского – вот то, что поможет ей прийти в себя. Так она по крайней мере надеялась.

Фонсом тем временем направился к широкой лестнице, которая вела на ажурную галерею; дальше лежал большой зал. Фонсому хотелось побыть одному. Он чувствовал себя одновременно разочарованным и, как ни странно, свалившим с плеч долой тяжкий груз. Получив от Александры решительный отпор, он долго страдал от неутоленной страсти и уязвленной гордости. Никогда еще он не жаждал женщину так сильно! Он был на грани того, чтобы пренебречь здравым смыслом и пуститься в необдуманную авантюру. Слишком надышавшись ее духами, он чувствовал себя отравленным. Ночь за ночью он бродил от одного пруда к другому в окрестностях своего пикардийского замка, не в силах сомкнуть глаз, снедаемый голодом, который вызвало у нее это тело, эта белокожая плоть… Нередко его охватывала ярость, и он горько сожалел, что повел себя так, а не иначе. Ему следовало дождаться ночи и, убедившись, что Александра уснула, проникнуть к ней и подчинить ее своей воле – возможно, даже силой. Бывают женщины, которых приходится брать штурмом и которые потом упрекают вас за содеянное только для порядка… Несмотря на обещание, данное им Никола Риво, он боролся с желанием броситься в Париж, увидеться там с ней, в последний раз попробовать ее укротить. Впрочем, ему удавалось обуздывать себя до самой ночи Искупления, ибо он знал, что она явится в Венецию на праздник. Сам он примчался в Венецию только ради нее – но при виде ее весь пыл, питавший его бред и беспокойство, пропал без следа!