34  

– Мой муж хотел сопровождать меня, но не смог, – ответила Александра. – Сюда нас доставил мой дядя Стенли, а сам на несколько дней отлучился в Англию. Сегодня вечером он возвращается. Кроме того, нас сопровождает по Парижу старый знакомый, о котором вы, возможно, слышали: художник Антуан Лоран.

– Антонио? Certamento![4] – воскликнул обрадованный граф. – Будем счастливы снова с ним увидеться. Мы лишены этой радости вот уже два года. Не правда ли, Элейн?

– Разумеется! Под его шероховатой личиной кроется замечательная душа! Он – ваш гид?

– Да, но я не уверена, что это вызывает у него восторг, – вставила тетушка Эмити. – Если бы мы не повстречались с ним на корабле, он бы уже отбыл к себе в Прованс, но Александра решила, что сперва он должен показать нам Париж.

– И он согласился? – Гаэтано засмеялся. – Конечно, такой красивой и молоденькой женщине трудно в чем-либо отказать. Однако сей закоренелый холостяк вряд ли представляет собой идеального провожатого.

– Теперь это неважно! – сказала его жена. – Раз мы здесь, нам ничего не стоит сопроводить вас повсюду, где бы вам ни захотелось побывать. Кроме того, мы здесь знаем уйму народу! А Антуан пускай возвращается домой, если ему так не терпится.

Тем временем человек, о котором шла речь, скитался по Парижу, как неприкаянный. Спрятавшись под козырьком фиакра, он велел отвезти его на улицу Сент-Доминик, где он посидел в задумчивости перед неким особняком с закрытыми ставнями, казавшимся совершенно заброшенным. Затем кучеру было велено отвезти седока на Елисейские поля, а там снова остановиться. Дом, который интересовал Антуана здесь, не выглядел необитаемым, однако Антуан не торопился покидать фиакр, хотя умирал от желания позвонить в звонок рядом с тщательно выкрашенной дверью и узнать интересующие его новости. При этом он заранее знал, что не осмелится войти, ничего не сделает, чтобы снова вторгнуться в жизнь Мелани, пока не истекут два года добровольной разлуки. Это небольшое паломничество по дорогим его сердцу местам он совершал в тайной надежде увидеть лицо, силуэт… Какая неосмотрительность! Он совершенно не знал, как поступит, если встреча действительно состоится, однако ничего не мог с собой поделать. Всего этого можно было бы, конечно, избежать, если бы, вернувшись из Америки, он посетил Париж только проездом, пересаживаясь с поезда на поезд. Дома, в Шато-Сен-Совер его ждали воспоминания, принадлежащие ему одному, если не считать неба Прованса.

Когда он, наконец, вернулся к американкам, то только и думал о том, чтобы попросить их отпустить его. С него было достаточно столицы. Слишком многих он знал здесь; кроме того, он предвидел, что если вездесущие сплетницы примут его за любовника Александры, то это не доставит ему ни малейшего удовольствия. Хотя, признаться, нечто подобное приходило ему на ум… Подчинить эту гордячку было бы упоительным приключением, но только при условии, если он забудет, что в этом роскошном теле скрывается ледяная душа, о которую немудрено пораниться. Куда приятнее будет заняться собой, своим комфортом, очутиться в обстановке безмятежности, причем чем быстрее, тем лучше.

Велико же было его удивление и облегчение, когда он, прибыв в «Ритц», удостоверился, что Александра успела обзавестись друзьями, вполне способными освободить его от тягостной повинности. Приветствуя их, он расплылся в такой блаженной улыбке, что Орсеоло, догадавшись о причине, отозвал его в сторонку.

– Не помню, чтобы раньше встречи с нами доставляли вам такую огромную радость. Держу пари, что вы уже слышите паровозный гудок и слышите стук колес поезда, который доставит вас в Авиньон.

– Не стану притворяться, что это не так. Видите, как я откровенен? Так поверьте заодно, когда я скажу, что я несказанно рад и встрече с вами. Вы и ваша несравненная супруга очень близки сердцу отшельника, каковым я являюсь.

– Тогда докажите это и останьтесь еще на несколько дней! После этого мы с радостью займемся вашей красавицей американкой. Должен признаться, что мне нелегко вас поняты что может быть приятнее, чем роль кавалера при этом воплощении красоты? Я знал вас более… пылким.

– Я бы оправдал ваши надежды, но при иных обстоятельствах. Любой, кто предпримет нажим, только укрепит ее во мнении о европейцах вообще и о французах в частности: все они – юбочники и развратники. Другое дело – американец: он велик, благороден, достоин любви.

  34  
Предыдущая страница Следующая страница
×
×