Пора свиданий

В день казни Орлеанской Девы, когда Катрин и Арно де Монсальви скрылись из Руана, сказочные сокровища молодой женщины были спрятаны у их друга мастера-каменщика Жана Сона и хранились там до того времени, пока брат Этьен Шарло, верный тайный агент королевы Иоланды, герцогини д'Анжу, графини Прованса и королевы четырех королевств — Арагона, Сицилии, Неаполя и Иерусалима, — нашел время доставить их законным владельцам.

В течение многих лет ноги брата Этьена, обутые в францисканские сандалии, мерили дороги королевства: перенося послания и приказы королевы Иоланды — тещи Карла VII — вплоть до самых секретных, обращенных к народу. Никто и не подозревал, что под скромной внешностью маленького толстого, всегда улыбающегося монаха скрывался недюжинный ум. Он добрался до Карлата уже под вечер. Хью Кеннеди, шотландец, комендант Карлата, выйдя проверять караулы, обратил внимание на полную фигуру путника, резко выделявшуюся на снежном фоне. Монаха немедленио проводили к Катрин. Встретиться с ним после восемнадцати горестных месяцев было радостью для молодой графини. Брат Этьен всегда был опорой и советчиком, его присутствие оживляло в памяти дорогой образ Арно, но сейчас от этих воспоминаний разрывалось сердце.

На этот раз брат Этьеи при всем желании был бессилен что-нибудь сделать для них. В этом мире больного проказой и ту, которая надела траур по живому мужу, разъединяла пропасть.

Встав из-за стола, Катрин подошла к окну. Наступила ночь, и только освещенное окно кухни отбрасывало красноватый свет на заснеженный двор. Но глаза молодой женщины уже давно не нуждались в дневном свете. Сквозь темноту, через расстояния нить, связывающая ее с отверженным, горячо любимым Арно де Монсальви, оставалась и прочной, и скорбной… Она могла стоять часами, вот так неподвижно, глядя в окно, со слезами, катившимися по ее лицу, которые она и не старалась вытирать.

Брат Этьен кашлянул и тихо сказал:

— Мадам, не убивайтесь! Скажите, чем можно смягчить вашу боль?

— Ничем, отец мой! Мой супруг был для меня самым главным в жизни. Я перестала жить с того дня, когда…

Она не договорила, закрыла глаза… Ее безжалостная память рисовала образ крепкого человека, одетого во все черное, удалявшегося в лучах солнца. В руках он нес охапку женских волос, ее волос, пожертвованных в порыве отчаяния и брошенных под ноги, как сказочный ковер, человеку, отторгнутому своими собратьями. С тех пор волосы отросли. Они обрамляли ее лицо, как золотой оклад, но она безжалостно убирала их назад, закрывала черной вдовьей вуалью или прятала под белым накрахмаленным чепчиком.

Катрин хотела бы еще больше приглушить красоту своего лица, особенно когда ловила на себе восхищенный взгляд Кеннеди или выражение преданности и обожания в глазах Готье… Вот почему она не расставалась со своей черной вуалью.

Брат Этьен окинул задумчивым взглядом фигуру Катрин, грациозность которой не могло скрыть скромное черное платье, ее нежное лицо и губы, по-прежнему прелестные, несмотря на страдания, фиалковые удлиненные глаза, блестевшие в горе так же, как в порыве страсти. И добрый монах подумал: «Неужели Бог действительно создал подобную красоту, чтобы дать ей погибнуть, быть задушенной траурной вуалью в чреве старого овернского замка? Если бы у Катрин не было десятимесячного ребенка, она без раздумий последовала бы за своим горячо любимым супругом к прокаженным, сознательно отдавая себя в руки медленной смерти». И теперь брат Этьен подыскивал слова, способные пробить эту броню горя. Что сказать ей? Говорить о Боге — бесполезно. Что Бог для этой женщины, пылко влюбленной в одного-единственного человека? Ради Арно, своего мужа, ради любви к нему Катрин с радостью готова отдать тело и душу дьяволу… Поэтому странно было слышать его слова:

— Не надо терять веру в добрую судьбу. Очень часто она наказывает тех, кого любит, чтобы лучше их вознаградить впоследствии.

Красивые губы Катрин сложились в пренебрежительную улыбку. Она слегка пожала плечами:

— Зачем мне вознаграждение? Зачем мне Бог, о котором вы, конечно, будете говорить, брат Этьен? Если случится чудо и Бог явится мне, я скажу ему: «Сеньор, вы, всемогущий, верните мне моего мужа и заберите все остальное, заберите даже часть моей вечной жизни, но верните!»

В душе монах считал себя глупцом, но не показал и виду:

— Мадам, вы богохульствуете! Вы сказали: «Заберите все остальное». Имеете ли вы в виду под остальным и вашего сына? Прекрасное лицо исказилось от ужаса.