Пора свиданий

— Плачь теперь, ты сама подписала себе смертный приговор, дура! Какая заноза попала тебе под ноготь, что ты связалась с этой ужасной бабой?

И поскольку Катрин не отвечала, он покачал своей большой головой, напрочь лишенной шеи и похожей на шар, поставленный прямо на плечи.

— Мне будет жалко мучить тебя, обидно избивать такую красивую девушку, как ты. Но вполне возможно, она заставит содрать с тебя три шкуры, за то, что ты е» сделала.

— Она меня может только убить, — презрительно ответила Катрин, — и ничего больше.

— Убийство убийству рознь. Я предпочел бы повесить тебя, но для нее этого будет, мало. Ладно… я постараюсь быть неловким, чтобы не растягивать надолго наказание.

Намерение человека было добрым, но то, о чем он говорил, было отвратительным, и Катрин плотно сжала губы, чтобы не задрожать.

— Спасибо, — прошептала она.

Из низкой комнаты палач и его пленница попали в коридор, куда выходили три двери, обитые железом. Одна из них была открыта. Человек подтолкнул Катрин, и она оказалась в узкой, сырой камере. Позеленевшая кружка и кучка гнилой соломы — вот и вся обстановка. И вдобавок к ней — пара ржавых браслетов, подвешенных за цепь к стене. Немного дневного света проникало в подвал через отдушину шириной в ладонь, расположенную так высоко, что нельзя было до нее дотянуться. Отдушина выходила во двор на уровне земли, и грязная вода капала из нее вниз.

— Вот ты и у себя. Давай руки.

Она покорно протянула руки. Тяжелые железные браслеты защелкнулись на нежных запястьях. Какое-то время палач не выпускал ее руки из своих.

— У тебя красивые руки, руки благородной дамы. Да, жаль, очень жаль. Иногда и мое ремесло бывает грустным.

— Зачем же вы им занимаетесь? Плоское лицо палача приняло наивно-удивленное выражение, улыбка обнажила желтые зубы.

— Мой отец занимался этим, его отец тоже. Это хорошее ремесло и может высоко поднять способного человека. Я, возможно, стану когда-нибудь присяжным палачом большого города. Существуют тонкости, за которые нас ценят. Ах! Если бы король вернулся в Париж! Как это было бы хорошо!

С нескрываемым ужасом Катрин обратила внимание на пятна еще свежей крови на одежде палача. Он это заметил и со смущенной улыбкой сказал:

— Ну, ладно. Не хочу тебя больше пугать, а то ты примешь меня за зверя. Постарайся заснуть, если тебе это удастся.

Побоявшись, что она его оскорбила, и не желая дела! из него врага, Катрин спросила:

— Как вас зовут?

— Очень любезно с твоей стороны. Меня об этом редко спрашивают. А зовут меня Эйселен Красный… да, Эйселен. Моя мать говорила, что это красивое имя…

— Она была права, — серьезно сказала Катрин. — Это красивое имя.

Глаза Катрин довольно быстро привыкли к темноте камеры. Какой бы маленькой ни была отдушина, но, по крайней мере, она давала возможность различить день от ночи и видеть окружающие предметы. Пленница поблагодарила Небо за то, что ее не бросили в один из каменных мешков, познанных ею в Руане, находящихся глубоко под землей, куда свет не проникает никогда.

Сидя на гнилой соломе, она отдалась во власть медленно текущего времени. Несмотря на тяжесть браслетов, ее закованные руки имели все же свободу движений, и вскоре она заметила, что, приложив усилия, может вытащить их. Руки у нее ведь такие узкие и миниатюрные. Но лучше было пока не пробовать: это можно сделать ценой болезненных усилий, а как всунуть их обратно?

Она была довольна, что ее не обыскали и кинжал остался при ней. Тяжелый, внушающий уверенность, он покоился под корсажем. Да будет благословен Господь, помешавший ей обнажить его только что! У нее вырвали бы оружие, и она больше его не увидела. Благодаря кинжалу Катрин надеялась избежать пыток, которые графиня ей уготовила. Быстрый удар — и все решено. Она не будет хрипеть и стонать на глазах у жестокого врага. Однако Катрин не могла избавиться от тревожного чувства, сжимавшего грудь: что же с ней будет? Приглушенный толстыми стенами шум замка почти не проникал в камеру, и все же ей казалось, что временами она слышит какую-то далекую, мрачную и раздирающую душу жалобу. Она догадалась, что это были причитания племени перед истерзанным телом их вождя. Она представила себе плач женщин, их распущенные, посыпанные пеплом волосы, руки, размазывающие слезы по лицу, монотонное пение страдающих людей, возможно, проклятия, обращенные к той, из-за которой погиб Феро.

— Боже милостивый, — потихоньку молилась она, — сделай так, чтобы они поняли меня и прежде всего Терейна. Ей так плохо… Сжалься над ней!