Графиня тьмы

— Сейчас обстоятельства переменились. Террор закончился, Лаура.

— Не для всех! К тому же Жан не создан для мирной жизни поместного дворянина. Вы можете себе представить, как он будет заниматься домом и угодьями, поедет на охоту с ружьем под мышкой и со сворой собак, будет возвращаться в одно и то же время к обеду и за едой рассуждать о последнем базаре, о заболевшем животном или о прогнозах на урожай? Лали засмеялась.

— Сейчас его таким, конечно же, представить себе невозможно! Но время идет, он состарится, как все вокруг, и его уже не будут увлекать опасные экспедиции, дуэли и заговоры. Он, как и его предки, когда-нибудь тоже привяжет шпагу к колпаку над камином.

— Ну, это возможно, если он уж совсем состарится или слишком устанет. Но и я тоже стану старой, и от любви, возможно, останутся лишь воспоминания…

Лали убрала вязанье в столик для рукоделия, поднялась и подошла поцеловать Лауру:

— Вы рассуждаете, как пожилая вдова, а вам ведь едва исполнился двадцать один год! Милое дитя, поверьте же в будущее! И вообще, идите спать! Может быть, вам приснится добрый сон.

— Я уже очень давно забыла, что такое добрый сон.

В течение следующих дней Лаура виделась с подругой только во время еды, в часы, строго соблюдаемые Матюриной, потому что Лали буквально летала между конторой, портом и верфями Порт-Солидора. Лаура опять почувствовала себя девочкой при вечно занятой матери, лишь изредка обращающей внимание на свое дитя. Зато теперь флаг Лодренов развевался на нескольких кораблях, и день за днем стирались следы бесчинств Понталека…

Лаура заскучала. Она мало с кем была знакома, да и ее мать, Мария, хоть и отлично знала даже последнего конопатчика и самого молодого юнгу, но с дамами Сен-Мало особых отношений не поддерживала. Кроме одной: Розы Сюркуф де Буагри. Она была ее ровесницей и… полной противоположностью. Посвятив всю себя семье и дому, Роза Сюркуф произвела на свет девять детей, в живых из которых осталось только пять: четверо мальчиков — Шарль, Никола, Робер, Ноэль — и девочка, Роза-Элен. Все четверо мальчиков ушли в море на корсарских кораблях и плавали где-то в Южных морях. Девочка решила не выходить замуж и жила с матерью. Жуан тоже хорошо знал Сюркуфов, потому что возле мыса Канкаль у них было имение, где они всей семьей проводили лето. Жуан часто играл с детьми, когда они навещали соседей. Именно он и настоял на сближении Лауры с этой мягкой, даже робкой женщиной, в венах которой все же текла кровь Поркона де ла Барбинэ. Этого человека называли бретонским Регулюсом за то, что, взятый в плен варварами, он был послан алжирским деем к Людовику XIV с предложениями мира, но вместо этого отговорил монарха их принимать, а сам, верный данному слову, вернулся обратно в плен, заранее зная, что ему не сносить головы. И действительно, уже на следующий день после возвращения голова его была водружена на шест, выставленный на городской стене столицы Алжира.

Роза Сюркуф, ныне из осторожности опустившая вторую часть своей фамилии — де Буагри, конечно же, знала о том, что дочка старой подруги, чье неудачное замужество заставляло ее искренне печалиться, снова в этих краях, но она не решалась дать о себе знать девушке, о которой в городе ходили разные слухи. Злые языки особенно упирали на то, что у нее было «много приключений». Встретив ее случайно как-то утром на рыбном рынке, Жуан уговорил Розу зайти в гости к Лауре и сам рассказал подробно обо всех «приключениях», выпавших на долю молодой женщины. И хоть мадам Сюркуф была кроткой женщиной, но она обладала отзывчивым и чувствительным сердцем. Словом, она пришла, увидела Лауру и была покорена ее очарованием. Лали тоже, хоть и с некоторыми оговорками, но в целом понравилась ей, и в результате этого визита дамы в лице Розы Сюркуф получили пылкую защитницу, заставившую некоторых прикусить язык. Мадам Сюркуф исходила из того, что выжить в годы революции — уже заслуга и добавлять людям лишние страдания злословием совсем не пристало.

От всего сердца жалела она Лауру, потому что супругом был ей послан Понталек и что до сих пор не удалось найти его труп, а это являлось препятствием для второго брака. Уповая на провидение, мадам Сюркуф тайком молилась, чтобы поскорее нашлось доказательство смерти этого мерзавца. В глубине души она лелеяла мысль о том, что молодая вдова могла бы стать ей невесткой. Из четырех сыновей только старший, Шарль, был женат на Аделаиде Оливье, которая, кстати сказать, не видела его уже несколько месяцев, ведь он с марта служил канониром эскадры. Двадцатичетырехлетний Никола был все еще холост, как и Робер, семейный чертенок, — его пришлось срочно определять на корабль в тринадцать лет, ведь, противясь навязанному матерью религиозному воспитанию (а она мечтала, чтобы ее сын стал «сыном церкви»), ему случалось поколачивать даже своих преподавателей в динанском коллеже. Сейчас ему было столько же лет, сколько и Лауре. Этой зимой 1794 года он служил на корвете «Ласточка», который и вывел из порта «Гриффона», сопроводив его до мыса Африки. Роза увидела в этом некий знак свыше, хотя Никола, бороздивший в это самое время воды у Антильских островов, стал бы, возможно, более покладистым супругом для молодой женщины. Но Роза рассчитывала, что очаровательная Лаура сумеет наконец образумить этого чертенка, который, несмотря на свои дерзкие выходки, был самым честным, самым правдивым и самым смелым из всех сыновей. Мадам Сюркуф никогда не упускала случая, хоть и с иронией, расхваливать его в каждый свой приход. Это раздражало ревнивого, вспыльчивого Жуана, а Лали лишь забавлялась.