Николас провел эксперимент, изучая свои новые способности. Он оставался с этими великолепными созданиями так часто, как мог, с тех пор, как оказался здесь и встретился с ними.
Теперь так смешно было подумать, что вначале он сильно противился. Как странно, что когда-то он боялся, что эти страшные женщины, сестры Тьмы, собираются сделать с ним... что они сделали с ним.
Они сказали, что это его долг.
Злобная магия сестер разрезала его раскаленным лезвием. Ему показалось, что глаза взорвались в голове от боли, которую он испытывал. Привязанный к кольям на земле в центре их нечистого круга он трепетал в ужасе, думая, что же они с ним сделают.
Он боялся этого.
Николас улыбнулся.
Даже ненавидел.
Он боялся боли — боли, которую они ему причиняли, и той боли, которую еще причинят. Сестры сказали, что это его долг, во имя великого добра. Они сказали, что его способности превосходят его ответственность.
Волшебник прищурил глаза и посмотрел, как Наджари связывает за спиной руки пленникам.
— Спасибо, Наджари, — сказал он, когда тот закончил.
— Мои люди уже должны быть там, Николас. Я приказал послать достаточно людей, чтобы они не смогли сбежать. — Командир ухмыльнулся. — Беспокоиться не о чем. Отряд наверняка уже возвращается с ними.
— Посмотрим, посмотрим, — сузил глаза Николас.
Он хотел увидеть это сам. Собственным зрением — пусть даже через чужие глаза.
— Увидимся завтра, Николас, — зевнул Наджари, направляясь к двери.
Волшебник открыл рот, изображая зевоту, хотя вовсе не зевал. Просто было приятно потянуть челюсть. Иногда он чувствовал в теле некоторый застой.
Николас закрыл за Наджари дверь и задвинул засов. Это было формальное действие, придающее некоторую угрозу; в нем не было необходимости. Даже со связанными руками всё, что могли сделать эти люди, — наброситься, опрокинуть его на пол и бить ногами. Но перед этим они подумают, решат, что им следует делать, а что нет. Проще не думать. Проще не сопротивляться. Проще выполнить все, что скажут.
Проще умереть, чем жить.
Жизнь требует силы. Борьбы. Боли.
Николас ненавидел их.
— Ненавижу жить: жить, чтобы ненавидеть, — произнес он в побледневшие перед ним лица.
За окном небо затянули серые облака, солнце зашло, и ночь окутала их. Скоро он будет с ними.
Он отвернулся от окна и взглянул на людей перед ним. Скоро они все будут там, среди них.
Глава 27
Николас схватил одного из безымянных людей. С помощью мускулов, накачанных темным искусством сестер, он поднял мужчину в воздух. Человек закричал, удивленный тем, что его так легко подняли. Он отчаянно задергался, пытаясь высвободиться из цепких рук. На этих людей не действует магия, а иначе бы Николас использовал ее, чтобы поднять их в воздух. За отсутствием искры их приходилось поднимать руками.
Чародею было все равно. Как они окажутся на кольях, было не важно. Было важно только то, что случится с ними после этого.
Николас нес кричащего от ужаса человека в другой конец комнаты. Остальные забились в противоположный угол. Они всегда толпятся в углу, как цыплята у кормушки.
Обхватив человека за грудь, Николас подбежал к кольям.
Глаза мужчины округлились, рот открылся. Он судорожно вздохнул и всхлипнул, когда Николас, приподняв его, бросил на колья.
Хриплое дыхание вырвалось из горла мужчины, когда острый кол проткнул его внутренности. Он все еще был в руках Николаса, боясь пошевелиться, боясь поверить, что это происходит с ним, боясь поверить, что это правда... пытаясь убедить себя, что это не может быть правдой.
Николас обрушился на беднягу всем весом. Его спина была так же пряма, как и доска, к которой были прибиты колья. Лоб мужчины избороздили морщины, он корчился от боли, ноги пытались дотянуться до пола, оказавшегося слишком далеко.
В этот момент Николас проник в его разум, одновременно скрючив пальцы и выскальзывая из собственного тела... проникая в самую суть живого существа, в его разрозненные мысли, чувствуя его боль и ужас... обретая власть над ним. Проникнув в сознание этого мужчины, Николас изъял его суть.
В сплаве разрушающей и созидающей силы, которую сестры обрушили на него, Николас родился новым существом. Он стал тем, кем никто до него не был, — он стал тем, кем его хотели создать.