К Западу от Октября

Там повторилось то же самое: бокалы, салфетки, столовые приборы, дотронуться, переложить, коснуться, переставить, чтобы в каждый из этих предметов перетекла его энергия, чтобы они, как и он сам, прониклись надеждой. Удовлетворенно кивнув, он занял свое место за столом, внимательно осмотрел столовые приборы, тарелки, бокалы для вина, сделал три глубоких вдоха, закрыл глаза, сосредоточился и начал истово молиться в ожидании.

Ему было известно: если долго ждать и горячо желать…

Они придут, сядут, поздороваются с ним, как обычно: мать поцелует в щеку, отец схватит за руку и крепко сожмет, в конце концов громкие приветствия поутихнут, и тогда можно будет начать прощальный ужин в ресторане этого заштатного городка.

Прошло две минуты. Он слышал, как тикают часы на запястье. И больше ничего. Прошла еще минута. Он сосредоточился. Начал молиться. Сердце билось совсем тихо. И опять ничего.

Еще минута. Он прислушивался к своему дыханию. Показалось: вот сейчас. Сейчас, черт возьми. Давайте же!

Сердце у него запрыгало.

Дверь в зал открылась.

Не поднимая головы, не открывая глаз, он затаил дыхание.

Кто-то направлялся к его столику. Кто-то остановился. Кто-то смотрел на него сверху.

— Я уж думала, мы никогда больше не дождемся от тебя приглашения на ужин, — сказала ему мать.

Когда он открыл глаза, она как раз наклонилась поцеловать его в висок.

— Сколько лет, сколько зим! — Отец схватил его за руку и крепко пожал. — Как жизнь, сынок?

Сын вскочил, едва не опрокинув бокал.

— Отлично, пап. Привет, мам! Садитесь, что же вы, садитесь, прошу вас!

Почему-то они так и остались стоять. Все в замешательстве смотрели друг на друга, будто оглушенные, пока…

— Да не волнуйся, тут все свои, — сказала мать. — Что ж ты так долго нас не звал? Ведь…

— Много воды утекло, сын. — Отец все еще сжимал его руку стальной хваткой. Он подмигнул, словно уверяя, что не в обиде. — Мы все понимаем. У тебя дел по горло. Ты в порядке, сын?

— В порядке, — ответил сын. — Только… соскучился! — Тут он порывисто прижал к себе их обоих, потому что на глаза навернулась влага. — А вы… — он осекся и покраснел. — Я хочу сказать…

— Не смущайся, сынок, — сказал отец. — У нас все нормально. Поначалу пришлось туговато. С непривычки. Как, черт возьми, это выразить словами? Никак, поэтому и не буду…

— Джордж, умоляю, хватит болтать, распорядись насчет столика, — вмешалась мать.

— Это и есть наш столик, — сказал сын, указывая на свободные места. Он вдруг сообразил, что не зажег свечу, и дрожащими руками сделал это сейчас. — Садитесь. Выпейте вина!

— Твоему отцу пить вредно… — начала мать.

— Ей-богу, — сказал отец, — теперь это не имеет никакого значения.

— Совсем забыла. — У матери возникло странное ощущение, будто она только что примерила новое платье и заметила, что все швы морщат. — Все время забываю.

— А другие забывают, что живут! — Отец рассмеялся в голос. — На восьмом десятке люди просто перестают это замечать. Забывают сказать: черт побери, ведь я жив! В данном случае ты точно так же…

— Джордж, — перебила мать.

— Ничего удивительного, — продолжал отец, устраиваясь за столом раньше жены и сына. — Пока человек еще не родился на свет — это одно состояние, пока живет — второе, а уж после — третье. И не надо стесняться говорить вслух: эй, я на первой отметке, я на второй! Ничего не попишешь, мы теперь — на третьей и, как твоя мама призналась, иногда об этом забываем. Зато я могу пить, сколько влезет!

Он разлил вино и залпом осушил свой бокал:

— Недурно!

— Разве ты можешь судить? — вырвалось у сына, но он тут же прикусил язык.

К счастью, отец этого не расслышал и похлопал по сиденью стула:

— Садись, ма!

— Не говори мне «ма». Меня зовут Элис!

— Садись давай, Ма-Элис!

Мать осторожно присела на стул по одну сторону от него, а сын — по другую.

Только сейчас, когда все немного успокоились, сын как следует рассмотрел, во что одеты родители.

Отец пришел в твидовом пиджаке, в брюках-гольф и ярких гетрах с орнаментом. Апельсинового цвета туфли до блеска начищены, вокруг шеи повязан галстук — черный в оранжевую полоску, на голове кепи с широким отворотом, вроде бы из коричневого твида, совсем новое.

— Шикарно выглядишь, отец. И ты, мам…

Мать выбрала для такого случая элегантное пальто из тонкого серого кашемира, синее с белым шелковое платье и голубой шарф. Ее костюм довершала шляпка-колокол, какие носили стареющие модницы, прикрепляя рубиновыми булавками к безупречным локонам.