К Западу от Октября

— Плесни-ка мне еще, да прикуси язык, — сказал Билл. — Откуда тебе знать, кто будет гореть, а кто нет? Ты католик? Не похоже. Баптист? Баптисты горят медленнее. Достаточно. Спасибо.

Это я наполнил его рюмку. Он пригубил, но знакомый вкус перебивала горечь другой влаги.

— Уильям. — Я откинулся на спинку кресла и долил себе спиртного. — За грехи войны люди в аду не горят. Война есть война.

— Мы все будем гореть, — упорствовал Билл.

— Билл, сейчас в Германии сидит ваш ровесник, который терзается теми же мыслями и льет слезы в кружку с пивом, оттого что слишком много помнит.

— Так им всем и надо! Они будут гореть, он тоже сгорит, а перед глазами у него будут мои друзья, прекрасные ребята, которые попросту вошли в землю, когда их машина лишилась винта. А ты все свое: они не знали, я не знал. Никто не сказал им, никто не сказал нам.

— О чем вам не сказали?

— О том, что такое война. Господи, мы и не подозревали, что она нас еще настигнет, найдет спустя годы. Мы думали: все кончилось, можно забыть и похоронить память. Офицеры нам ничего не объяснили. Они, может, и сами не знали. А уж мы-то тем более. Никому не приходило в голову, что в старости мы застанем день, когда разверзнутся могилы и все, кто сгинул, вернутся, а с ними вернется война! Кто мог такое предположить? Откуда нам было знать? И вот это время пришло, в небе кружат самолеты, и будут кружить, пока их не собьют. А молодые пилоты машут мне до трех часов ночи, пока я снова их не убью. Господи. Какой ужас. Это невыносимо. Как их спасти? Все бы отдал, чтобы только вернуться в прошлое и сказать: «Боже милосердный, как же так, это несправедливо, кто-то должен был нас предостеречь, когда мы еще были счастливы: война — это не просто смерть, это воспоминания, и чем дальше, тем тяжелее, хотя и сразу после войны бывает несладко». Я желаю им добра. Как найти слова, как идти дальше?

— Не надо никуда идти, — негромко сказал я. — Просто посидите здесь, выпейте с другом. Не знаю, что еще сказать. К несчастью…

Билл не выпускал из рук рюмку, описывая в воздухе круги.

— Тогда я сам тебе кое-что скажу, — прошептал он. — После нынешней, от силы после завтрашней встречи мы с тобой больше не увидимся. Выслушай меня.

Он наклонился вперед, воздев глаза к высокому потолку, а потом стал смотреть в окно, за которым ветер собирал свинцовые тучи.

— Вот уже несколько ночей они приземляются у нас во дворах. Ты, скорее всего, их не слышишь. Ведь парашюты — как воздушные змеи, от них только шорох. Так вот, эти парашюты опускаются к нам на лужайки. Иногда падают только тела, без парашютов. Добрыми ночами с облаков слетает только шуршание строп и шелка. А недобрыми ночами слышно, как тело пилота всей своей тяжестью ударяется о землю. После этого не заснуть. Позавчера с десяток тел упало в кусты прямо под окном моей спальни. А сегодня ночью гляжу — небо заволокло дымом, а сквозь него видны самолеты, да еще сколько! Как это прекратить? Ты мне веришь?

— Можно кое-что сделать. Конечно, я верю.

Он вздохнул, и с этим глубоким вздохом распахнулась его душа.

— Слава богу! Как же с этим быть?

— А вы не пробовали с ними заговорить? Точнее, попросить прощения?

— Кто меня будет слушать? Может, хотя бы простят? Боже мой, — вздохнул он. — А в самом деле! Почему бы не попробовать? Ты выйдешь со мной? К тебе во двор. Где нет деревьев, а то ветки мешают. Или хотя бы на крыльцо…

— Думаю, лучше на крыльцо.

Я открыл застекленную дверь гостиной и вышел. Кругом было тихо, только ветер шевелил кроны деревьев и передвигал тучи.

Билл остановился у меня за спиной, нетвердо держась на ногах; его лицо выражало надежду, смешанную со страхом.

В небе поднималась луна — это единственное, что я увидел.

— Здесь пусто, — сказал я.

— Ошибаешься. Приглядись, — выговорил он. — Нет, еще не время. Прислушайся.

Цепенея от холода, я пытался понять, чего жду, — и слушал.

— Надо бы спуститься в сад, чтобы они нас заметили. Но если опасаешься — никто тебя не заставляет.

— Вовсе нет. — Тут я покривил душой. — Чего мне опасаться?

Подняв рюмку, я предложил:

— За эскадрилью «Лафайет»?

— Боже упаси! — всполошился Билл. — Только не сейчас. Они не должны этого слышать. За них, Дуг. За них. — Он протянул рюмку к небу, где боевыми расчетами плыли тучи, а диск луны превратился в белый мир, высеченный из надгробного мрамора.