Полуночный танец дракона (сборник)

– Что ты собираешься делать?

– Я переколочу все их приборы! Одного не пойму – чем мы их могли заинтересовать?

– Ломать ничего не надо! – воскликнула жена, схватив его за руку. – Тогда уж точно неприятностей не оберешься! Пусть послушают несколько дней, поймут, что мы в порядке, и уберутся.

– Я оскорблен, нет, я просто разъярен! Эти два слова не из моего лексикона, но, черт побери, сейчас они в самый раз. Что они о себе возомнили? И вообще, в чем здесь дело? Наши политики или наши друзья на студии? Мои рассказы или то, что я работаю продюсером? Да, мы дружим с Томом Ли, а он китаец, но это не делает опасным ни его, ни нас! Так в чем же дело?

– Может быть, они получили ложный сигнал и занялись проверкой? Если они всерьез подозревают, что мы опасны, их действия нельзя осуждать.

– Да-да, но речь-то идет о нас! Чертовски забавно, обхохочешься! Рассказать, что ли, друзьям? Найти микрофон и вырвать его с потрохами? Переехать в гостиницу? Уехать в другой город?

– Я думаю, нам следует оставить все на своих местах, ведь скрывать нам действительно нечего! Не будем обращать внимания, и только!

– Не обращать внимания? Как только я стал ругать муниципалов, ты тут же поспешила заткнуть мне рот!

– Идем в дом. Становится холодно. Успокойся. Пройдет всего несколько дней, и они в любом случае оставят нас в покое.

– Ну ладно, но лучше бы ты позволила мне расколошматить все это к чертовой матери!

Они вернулись в дом и немного постояли в прихожей, пытаясь изобразить приличествующий случаю разговор. Они чувствовали себя так же неловко, как актеры-любители на сцене дешевого провинциального театра: осветители уже включили юпитеры, недовольная публика ждет, вот-вот начнет разбегаться, а они забыли роли.

Он вернулся в гостиную и, усевшись в то же кресло, взял в руки газету, ожидая, пока жена накроет на стол. Дом тут же наполнился звуками. Шелест газеты походил на шум лесного пожара, раскуривание трубки звучало как завывание ветра в органной трубе. Он попытался сесть поудобнее, и кресло тут же зарычало, как собака во сне, а штанины, касаясь друг друга, скрипели, как наждак. С кухни слышался оглушительный лязг кастрюль, по которым безбожно колотили, звон падающих мисок, хлопанье открываемой печной заслонки, крушащей запор, шум рвущегося на свободу газа, вспыхивающего голубым пламенем и с шипением набрасывающегося на пишу, а затем все более и более громкое журчание и бульканье готовящейся еды. И он, и она хранили молчание. Они молчали. Жена вошла в гостиную и остановилась в дверях, посмотрела на мужа, оглядела стены, но ничего не сказала. Он перевернул футбольную страницу, открыл страницу, посвященную борьбе. Глаза его скользили между строчек, фиксируя пятнышки в бумажной массе.

Шум в комнате достиг уже силы прибоя в штормовую погоду, грохот дробящих скалы приливных волн обрушивался на его уши. О боже, подумал он, надеюсь, они не слышат, как бьется мое сердце!

Жена молча поманила его в столовую, и, пока он, оглушительно шурша, складывал газету, напоследок шмякнув ею о кресло, пока шел в столовую, громко топая по ковру, и отодвигал от стола по непокрытому полу столовой кресло, реагировавшее возмущенным скрипом, она, бряцая серебром, разложила столовые приборы, принесла бурлящий, как извергающаяся лава, суп и поставила кофейник с фильтром. Некоторое время они поглядывали на этот агрегат, одобрительно прислушиваясь к бульканью в его стеклянном горле, звучавшему как протест против молчания, как открытое высказывание на тему, чего же им не хватает. Затем они заскрежетали о тарелки ножами и вилками. Он попытался что-то сказать, но чуть не подавился. Наконец жена вышла на кухню и взяла листок бумаги и карандаш. Вернувшись, она вручила ему записку: «Скажи хоть что-нибудь!»

Он написал в ответ: «Например?»

Она вновь взяла в руки карандаш. «Что угодно! Нельзя все время молчать! Иначе они могут подумать, будто с нами что-то не так!»

Какое-то время они нервно созерцали исписанный листок. Наконец он улыбнулся, откинулся на спинку кресла и подмигнул жене. Она нахмурилась, а он сказал:

– Может быть, ты все-таки хоть что-нибудь скажешь?

– Что тебе сказать? – спросила она.

– Черт побери, ты молчишь весь вечер! Вечно у тебя настроения! Дуешься на меня за то, что я не хочу купить тебе эту шубку? Ты ее не получишь, и баста!