Сборник сборников

– Ральф, – сказал я, когда мы начали одеваться, – я влип в войну.

– Ты один? – спросил он.

– Я не могу тебя впутывать, – объяснил я. – Потому что это совсем личное дело. Сколько раз мама говорила: «Крис, не ешь так много, у тебя глаза больше желудка»?

– Миллион раз.

– Два миллиона. А теперь перефразируем это, Ральф. Скажем иначе: «Не фантазируй так много, Крис, твое воображение чересчур велико для твоего тела». Так вот, война идет между воображением и телом, которое не может за ним поспевать.

Прайори сдержанно кивнул:

– Я тебя понял, Кристофер. Понял то, что ты говоришь про личную войну. В этом смысле во мне тоже идет война.

– Знаю, – сказал я. – У других ребят, так мне кажется, это пройдет. Но у нас с тобой, Ральф, по-моему, это никогда не пройдет. По-моему, мы будем ждать все время.

Мы устроились под солнцем на крыше дома, разложили тетрадки и принялись за домашние задания. У Прайори ничего не выходило. У меня тоже. Прайори сказал вслух то, чего я не мог собраться с духом выговорить.

– Крис, Комитет космонавтики отбирает людей. Желающие не подают заявлений. Они ждут.

– Знаю.

– Ждут с того дня, когда у них впервые замрет сердце при виде Лунной ракеты, ждут годами, из месяца в месяц все надеются, что в одно прекрасное утро спустится с неба голубой вертолет, сядет на газоне у них в саду, из кабины вылезет аккуратный, подтянутый пилот, стремительно поднимется на крыльцо и нажмет кнопку звонка. Этого вертолета ждут, пока не исполнится двадцать один год. А в двадцать первый день рождения выпивают бокал-другой вина и с громким смехом небрежно бросают: дескать, ну и черт с ним, не очень-то и нужно.

Мы посидели молча, взвешивая всю тяжесть его слов. Сидели и молчали. Но вот он снова заговорил:

– Я не хочу так разочаровываться, Крис. Мне пятнадцать лет, как и тебе. Но если мне исполнится двадцать один, а в дверь нашего интерната, где я живу, так и не позвонит космонавт, я…

– Знаю, – сказал я, – знаю. Я разговаривал с такими, которые прождали впустую. Если так случится с нами, Ральф, тогда… тогда мы выпьем вместе, а потом пойдем и наймемся в грузчики на транспортную ракету Европейской линии.

Ральф сжался и побледнел.

– В грузчики…

Кто-то быстро и мягко прошел по крыльцу, и мы увидели мою маму. Я улыбнулся:

– Здорово, леди!

– Здравствуй. Здравствуй, Ральф.

– Здравствуйте, Джен.

Глядя на нее, никто не дал бы ей больше двадцати пяти – двадцати шести лет, хотя она произвела на свет и вырастила меня и уже далеко не первый год служила в Государственном статистическом управлении. Тонкая, изящная, улыбчивая: я представлял себе, как сильно должен был любить ее отец, когда он был жив. Да, у меня хоть мама есть. Бедняга Ральф воспитывался в интернате…

Джен подошла к нам и положила ладонь на лоб Ральфа.

– Что-то ты плохо выглядишь, – сказала она. – Что-нибудь неладно?

Ральф изобразил улыбку:

– Нет-нет, все в порядке.

Джен не нуждалась в подсказке.

– Оставайся ночевать у нас, Прайори, – предложила она. – Нам тебя недостает. Верно ведь, Крис?

– Что за вопрос!

– Мне бы надо вернуться в интернат, – возразил Ральф, правда, не очень убежденно. – Но раз вы просите, да вот и Крису надо помочь с семантикой, так я уж ему помогу.

– Очень великодушно, – сказал я.

– Но сперва у меня есть кое-какие дела. Я быстро туда-обратно на монорельсовой, через час вернусь.

Когда Ральф ушел, мама многозначительно посмотрела на меня, потом ласковым движением пальцев пригладила мне волосы.

– Что-то назревает, Крис.

Мое сердце притихло, ему захотелось помолчать немного. Оно ждало. Я открыл рот, но Джен продолжала:

– Да, где-то что-то назревает. Мне сегодня два раза звонили на работу. Сперва звонил твой учитель. Потом… нет, не могу сказать. Не хочу ничего говорить, пока это не произойдет…

Мое сердце заговорило опять, медленно и жарко.

– В таком случае не говори, Джен. Эти звонки…

Она молча посмотрела на меня. Сжала мою руку мягкими теплыми ладонями.

– Ты еще такой юный, Крис. Совсем-совсем юный.

Я сидел молча.

Ее глаза посветлели.

– Ты никогда не видел своего отца, Крис. Ужасно жалко. Ты ведь знаешь, кем он был?

– Конечно, знаю, – сказал я. – Он работал в химической лаборатории и почти не выходил из подземелья.

– Да, он работал глубоко под землей, Крис, – подтвердила мама. И почему-то добавила: – И никогда не видел звезд.