— Почему ты не научишься водить, идиот?
— Чтобы давить людей на улицах, как Фриц Вонг? Ну что, прощай, Роммель?[194]
— Только до тех пор, пока союзники не захватят Нормандию.
Я сел в такси и ощупал карман пальто.
— А что делать с моноклем?
— Вставь себе в глаз на следующей церемонии вручения «Оскаров». Я устрою тебе место на балконе. Чего ты еще ждешь, объятий? На, получай!
Он сердито прижал меня к себе:
— Outen zee ass! [195]
Когда я отъезжал, Фриц крикнул:
— Опять забыл сказать, как я тебя ненавижу!
— Лжец! — крикнул я в ответ.
— Да, — кивнул Фриц и поднял руку в медленном, усталом приветствии, — я лгу.
— Я как раз думал о Холлихок-хаусе, — сказал Крамли, — и о твоей подруге Эмили Слоун.
— Она мне не подруга, но продолжай.
— Сумасшедшие вселяют в меня надежду.
— Что?! — Я чуть не выронил свое пиво.
— Сумасшедшие — это те, кто решил остаться в этой жизни, — сказал Крамли. — Они настолько любят жизнь, что не разрушают ее, а возводят для себя стену и прячутся за ней. Они притворяются, будто не слышат, но они слышат. Притворяются, будто не видят, но они видят. Их сумасшествие говорит: «Я ненавижу жить, но люблю жизнь. Я не люблю правила, но люблю себя. Поэтому, чем ложиться в могилу, я лучше найду себе убежище. Не в алкоголе, не в кровати под одеялами, не в шприцах и не в дорожках белого порошка, а в безумии. В собственном доме, среди своих стен, под своей безмолвной крышей». Поэтому сумасшедшие, да, они вселяют в меня надежду. Смелость оставаться живым и здоровым, а если устанешь и нужна будет помощь, лекарство всегда под рукой — безумие.
— Дай-ка мне свое пиво! — Я схватил его стакан. — Сколько таких ты уже выпил?
— Всего восемь.
— Господи! — Я сунул ему стакан обратно. — Это что, войдет в твой новый роман?
— Может быть. — Изо рта Крамли послышался негромкий звук легкой самодовольной отрыжки, и он продолжил: — Если бы тебе пришлось выбирать между триллионами лет жизни во тьме без единого луча солнца и кататонией, разве ты не выбрал бы последнее? Ты по-прежнему мог бы наслаждаться зеленой травой и воздухом, пахнущим разрезанным арбузом. Прикасаться к своему колену, когда никто не видит. И все это время ты бы притворялся, что тебе все равно. Но тебе настолько не все равно, что ты выстроил себе хрустальный гроб и собственноручно его запечатал.
— Боже мой! Продолжай!
— Я спрашиваю себя: зачем выбирать безумие? Чтобы не умереть, — отвечаю я. Любовь — вот ответ. Все наши чувства — это проявления любви. Мы любим жизнь, но боимся того, что она с нами делает. Итак, почему бы не дать безумию шанс?
Повисло долгое молчание, затем я спросил:
— До чего, черт побери, нас доведут такие разговоры?
— До сумасшедшего дома.
— Пойдем разговаривать с кататоничкой?
— Однажды это сработало, верно? Пару лет назад, когда я тебя загипнотизировал, так что в конце концов ты почти вспомнил убийцу?
— Ага, только я не был помешанным!
— Кто сказал?
Я замолчал, а Крамли заговорил:
— Ладно, а что, если мы отведем Эмили Слоун в церковь?
— Черт побери!
— Не чертыхайся на меня. Мы все были наслышаны о ее пожертвованиях церкви Святой Девы Мари на бульваре Сансет. Как она два года подряд на Пасху раздавала по двести серебряных распятий. Уж если ты католик, то это на всю жизнь.
— Даже если она сумасшедшая?
— Но она будет все осознавать. Внутри, за своими стенами, она будет чувствовать, что присутствует на мессе, и… заговорит.
— Начнет что-нибудь выкрикивать, бредить, может быть…
— Может быть. Но она знает все. Поэтому-то она и сошла с ума, чтобы не думать, не говорить об этом. Она единственная, кто выжил, все остальные умерли или прячутся прямо у нас под носом, держа рот на замке за хорошие деньги.
— И ты думаешь, она может в достаточной мере чувствовать, ощущать, знать и помнить? А вдруг мы только усугубим ее безумие?
— Господи, да откуда я знаю! Это последняя наша зацепка. Никто другой не станет с нами откровенничать. Половину истории тебе рассказала Констанция, еще четверть — Фриц, есть еще священник. Это головоломка, а Эмили — рамка, внутри которой нужно собрать все части. Зажгите свечи, воскурите ладан. Пусть зазвонит алтарный колокол. Может быть, она очнется после семи тысяч дней молчания и заговорит.
Целую минуту Крамли молча сидел, медленно и тяжело потягивая пиво. Затем он наклонился вперед и произнес:
194
Роммель, Эрвин (Erwin Rommel) (1891–1944) — немецкий генерал-фельдмаршал, командовавший гитлеровскими войсками в Северной Африке (за что получил прозвище Лис Пустыни). После неудавшегося покушения на Гитлера 20 июля 1944 года был причислен к заговорщикам (хотя непосредственного участия в заговоре он не принимал). Учитывая военные заслуги фельдмаршала, Гитлер предоставил Роммелю выбор между Народным трибуналом и самоубийством. Роммель предпочел последнее.
195
Шевели задницей! (англ., голл., искаж.)