Кладбище для безумцев

— Очень даже важно. — Я наклонился к нему. — Где она умерла?

— В морг напротив ее не привозили — это все, что мне известно.

— Значит, в больнице?

— Я рассказал вам все, что знаю.

— Не все, святой отец, а только часть…

Я подошел к окну пасторского дома и посмотрел на мощеный двор и ведущую к нему дорогу.

— Если я когда-нибудь вернусь, вы расскажете мне ту же историю?

— Я вообще не должен был вам ничего рассказывать! Я нарушил тайну исповеди!

— Нет, ничего из того, что вы рассказали, не было конфиденциальным. Это просто события. А вы были очевидцем. А теперь наконец вы облегчили душу, исповедавшись мне.

— Уходите!

Священник вздохнул, налил себе еще виски и выпил. Но румянец на его щеки не вернулся. Он лишь еще более обмяк.

— Я очень устал.

Я открыл дверь дома и посмотрел на церковь. В глубине ее виднелся алтарь, сверкавший драгоценными камнями, серебром и золотом.

— Откуда у такой маленькой церкви такое богатое убранство? — спросил я. — Да за один баптистерий можно было бы нанять кардинала и избрать Папу.

— Когда-нибудь, — произнес отец Келли, неподвижно глядя в пустой стакан, — я с радостью предам вас адскому пламени.

Стакан выпал из его руки. Но он даже не пошевельнулся, чтобы собрать осколки.

— Прощайте, — сказал я.

И вышел на улицу.

Два свободных участка и еще третий, к северу, позади от церкви, были сплошь покрыты сорной порослью, длинной травой, диким клевером и запоздалыми подсолнухами, кивающими на теплом ветру. Сразу за этими лугами стояло двухэтажное белое здание, на котором виднелась незажженная неоновая вывеска: «САНАТОРИЙ „ХОЛЛИХОК-ХАУС“».

Я увидел две призрачные фигуры, двигающиеся по тропинке среди травы. Одна женщина вела другую, они удалялись.

«Актриса, — сказал отец Келли. — Я забыл ее имя».

Травы с сухим шелестом ложились на тропинку.

Одна из женщин-призраков возвращалась той же дорогой в одиночестве, она плакала.

«Констанция?..» — беззвучно позвал я.

61

Я сделал круг по бульвару Гауэра, чтобы заглянуть в ворота киностудии.

«Гитлер в своем подземном бункере в последние дни Третьего рейха, — думалось мне. — Пылающий Рим и Нерон в поисках новых факелов.

Марк Аврелий в ванне вскрывает себе вены и наблюдает, как из них вытекает жизнь».

И все лишь потому, что кто-то откуда-то выкрикивал приказы, нанимал маляров с невероятным количеством краски, людей с огромными пылесосами, всасывающими подозрительную пыль.

На всей киностудии были открыты только одни ворота. Возле них три охранника впускали и выпускали маляров и уборщиков, вглядываясь в их лица.

В этот момент с внутренней стороны студии к воротам с ревом подкатил на своем ярко-красном «бритиш-моргане» Станислав Грок и, нажимая на газ, прокричал:

— Прочь с дороги!

— Нет, сэр, — спокойно сказал охранник. — Приказ начальства. Никто не может покинуть студию в ближайшие два часа.

— Но я гражданин города Лос-Анджелеса, а не этого проклятого герцогства!

— Значит ли это, — спросил я через решетку, — что если я войду внутрь, то не смогу выйти?

Охранник приложил руку к козырьку и назвал мое имя:

— Вы можете входить и выходить. Приказ.

— Странно, — сказал я. — Почему именно я?

— Проклятье! — Грок собрался было вылезти из своей машины.

Я прошел через небольшую калитку в решетчатых воротах и открыл дверцу «моргана» Грока.

— Вы не могли бы подбросить меня до монтажной Мэгги? К тому времени, когда вы вернетесь, глядишь, вас и выпустят.

— Нет. Мы в ловушке, — возразил Грок. — Этот корабль уже неделю идет ко дну, и ни одной спасательной шлюпки. И ты тоже беги, пока не утонул!

— Ладно, ладно, — спокойно сказал охранник. — Не психуйте.

— Ты только послушай его! — Лицо Грока побледнело как мел. — Тоже мне великий охранник-психиатр! Ладно, ты, залезай. Прокатись напоследок!

Я в нерешительности посмотрел в его лицо, все изрезанное штрихами эмоций. Обычно мужественное и надменное выражение на лице Грока расплывалось и таяло. Оно было похоже на тестовую таблицу на экране телевизора — смазанную, то появляющуюся, то пропадающую. Я сел и захлопнул дверцу машины, которая тут же рванула с места и понеслась с бешеной скоростью.

— Эй, к чему такая спешка?!

Мы с ревом мчались мимо съемочных павильонов. Все они были настежь распахнуты для проветривания. Наружные стены по крайней мере шести из них перекрашивали. Старые декорации ломались и выносились на улицу.