Отныне и вовек

Глава 1

В пустынной местности вольготно было ветру, солнцу и кустам полыни, да еще тишине, которая робко тянулась кверху вместе с полевыми цветами. Сквозь эту тишину пролегали рельсы, и сейчас они задрожали.

Направлением с востока мчался, пыхтя огнем и паром, темный железнодорожный состав, который с грохотом проскочил мимо станции. Он едва-едва замедлил ход у платформы, усыпанной кружочками конфетти, — здесь проводники в незапамятные времена компостировали билеты. Локомотив притормозил ровно настолько, чтобы из вагона, как из катапульты, успел вылететь одинокий саквояж, за которым выпрыгнул и по инерции пробежал вперед молодой человек в неглаженом летнем костюме; поезд с ревом помчался дальше, словно знать не знал ни этой платформы, ни саквояжа, ни его владельца, а тот, спотыкаясь, сделал еще несколько шагов и остановился, чтобы оглядеться, благо пыль уже слегка осела и в предрассветной дали проступили силуэты домов.

— Черт побери, — забормотал он. — Оказывается, тут что-то есть.

Ветер развеял пыль, приоткрыв еще какие-то крыши, шпили и верхушки деревьев.

— Зачем? — спросил он шепотом. — Почему я здесь?

И еле слышно ответил самому себе:

— Потому что.

Глава 2

Потому что.

В полусне прошлой ночи ему являлись слова, проступавшие на внутренней стороне век. С закрытыми глазами он читал бегущие строки:

• Где-то играет оркестр,
• И трубы его слышны
• Подсолнухам и матросам
• На службе чужой луны.

• Частая дробь барабана
• Дрожит под пятой времен
• И летние помнит туманы,
• И год, что еще не рожден.

— Погоди-ка, — услышал он свой голос. Стоило ему открыть глаза, как слова исчезли. Он оторвал голову от подушки, но передумал и снова улегся.

И опять на внутренней стороне закрытых век читалось, как по писаному:

• Грядущее видится былью,
• И пахнет седой стариной
• И древней египетской пылью,
• Сиренью и мглой ледяной.

• Персик, созревший на ветке,
• Солнцем согрел мирок,
• Где мумия в каменной клетке
• О будущем даст урок.

Тут веки у него дрогнули и сами собой крепко зажмурились, словно желая кое-что подправить, а то и стереть дочиста.

Потом он стал глядеть в темноту, и строчки заново поплыли в сумерках его сознания, а слова были такие:

• Дети выходят на берег,
• Чертят судьбу на песке,
• Смерти они не верят,
• Что бродит невдалеке.

• Где-то играет оркестр.
• Лето плывет вперед.
• Здесь никому не спится
• И больше никто не умрет.

• Слышится стук сердечный,
• Бьет в барабан луна.
• Рядом проходит Вечность,
• Но поступь ее не слышна.

— Это уж слишком, — услышал он свой шепот. — Это чересчур. Больше не могу. Неужели вот так и сочиняются стихи? Откуда что берется? Надеюсь, это все? — размышлял он.

И безо всякой уверенности, опустив голову на подушку, закрыл глаза — а в них опять поплыли строки:

• Где-то скитается старость,
• Летний обходит зной,
• И спит на полях пшеничных,
• Чтоб там молодеть с луной.

• Где-то печалится детство,
• Знавшее скорбь и прах,
• И мечется, как в лихорадке,
• А рядом маячит страх.

• Жизнь приготовит им ужин,
• Застолье на много миль.
• Бессилье наполнится силой,
• А яства покроет гниль.

• Где-то играет оркестр —
• Кто слышит, тот вечно юн,
• И в танце кружится с ветром
• Июнь… И опять… июнь.

• И Смерть, не в ладах с собою,
• Умолкнет перед судьбою.
• Июнь… И опять… июнь…

В глазах осталась только непроглядная темень. Сумерки выдались тихими.

Он лежал и недоуменно смотрел в потолок, широко раскрыв глаза. Повернулся на бок, взял с тумбочки почтовую открытку и принялся разглядывать изображение.