Унесенные ветром. Том 2

Атмосфера вдруг накалилась. Глаза миссис Тарлтон заметали молнии, губы беззвучно зашевелились. В наступившей тишине раздался голос старика Макра, который своим высоким фальцетом попросил внука повторить ему, что этот парень сказал. Уилл стоял перед ними с тем же мягким выражением лица, но в его светлых голубых глазах таился вызов: попробуйте-де сказать хоть слово о моей будущей жене. С минуту было неясно, какая чаша весов перетянет — искренняя любовь, которую все питали к Уиллу, или презрение к Сьюлин. И Уилл победил. Он продолжал, словно пауза была вполне естественной:

— Я не знал мистера О’Хара в расцвете сил, как знали все вы. Я знал его лишь как благородного пожилого джентльмена, который был уже чуточку не в себе. Но от всех вас я слышал, каким он был раньше. И вот что я хочу сказать. Это был бравый ирландец, южанин-джентльмен и преданнейший конфедерат. Редкое соединение прекрасных качеств. И мы едва ли увидим еще таких, как он, потому что времена, когда появлялись такие люди, ушли в прошлое вместе с ними. Родился он в чужом краю, но человек, которого мы сегодня хороним, был уроженцем Джорджии в большей мере, чем любой из нас. Он жил нашей жизнью, он любил нашу землю и, если уж на то пошло, умер за наше Правое Дело, как умирали солдаты. Он был одним из нас, и у него было все хорошее, что есть у нас, и все плохое, была у него и наша сила, и наши слабости. И хорошим в нем было то, что уж если он что решит, ничто его не остановит — никого из двуногих он не боялся. И никакая сторонняя сила не могла его подкосить.

Он не испугался, когда английское правительство вознамерилось повесить его. Просто снялся и уехал. А когда приехал к нам бедняк бедняком, тоже нисколько не испугался. Стал работать и нажил денег. И не побоялся осесть здесь, на этих землях, с которых только что согнали индейцев и где еще надо было выкорчевывать лес. Из непролазных зарослей он создал большую плантацию. А когда пришла война и деньги его стали таять, он тоже не испугался, что снова обеднеет. И когда янки пришли в Тару, — а они ведь могли и сжечь все и его убить, — он тоже не струхнул и не пал духом. Только крепко уперся ногами в землю и стоял на своем. Вот почему я говорю, что в нем было то хорошее, что есть у нас всех. Ведь никакая сторонняя сила не может подкосить ни одного из нас. Но были у него и наши недостатки: подкосить его могло изнутри. Я это к чему говорю: то, что весь мир не мог с ним сделать, сделало его сердце. Когда миссис О’Хара умерла, умерло и его сердце — это и подкосило его. И по усадьбе уже ходил совсем другой человек.

Уилл помолчал и спокойно обвел глазами полукруг лиц. Люди стояли под палящим солнцем, словно ноги их приросли к земле, и если раньше в их сердцах кипел гнев против Сьюлин, сейчас все было забыто. Глаза Уилла на секунду остановились на Скарлетт, и в уголках их образовались морщинки — он словно бы улыбнулся ей, желая приободрить. И Скарлетт, у которой уже подступали слезы к глазам, приободрилась. Уилл говорил разумно, он не нес всякой чепухи насчет встречи в другом, лучшем мире, не призывал склониться перед волей божьей. А Скарлетт всегда черпала силу и бодрость в доводах разума.

— Я не хочу, чтобы кто-то из вас думал хуже о нем, потому что он сломался. И вы все и я тоже — такие же, как он. У нас те же слабости и те же недостатки. Никакая сторонняя сила не может подкосить нас, как не могли подкосить покойного ни янки, ни «саквояжники», ни тяжелые времена, ни высокие налоги, ни даже самый настоящий голод. А вот слабинка, которая есть у нас в сердце, может подкосить в один миг. И не всегда это происходит оттого, что ты теряешь любимого человека, как это было с мистером О’Хара. У каждого свой стержень. И я вот что хочу сказать: тем, у кого этот стержень надломился, лучше умереть. Нет для них в наше время жизни на земле, и лучше им лежать в могиле… Вот почему я считаю, что не должны вы оплакивать мистера О’Хара. Горевать надо было тогда, когда Шерман прошел по нашему краю и мистер О’Хара потерял свою супругу. Вот тогда умерло его сердце, а сейчас, когда умерло его тело, я не вижу причины горевать — ведь мы с вами не такие уж эгоисты, и это говорю я, который любил его, как родного отца… Словом, если не возражаете, больше мы речей произносить не будем. Родные его слишком убиты горем, и надо проявить милосердие.

Уилл умолк и, повернувшись к миссис Тарлтон, сказал тихо:

— Не могли бы вы увести Скарлетт в дом, мэм? Негоже это для нее — стоять так долго на солнце. Да и у бабули Фонтейн — при всем моем уважении к ней — не железное здоровье.