Крылья черного ворона

Можно было бы подумать, что это Тенгель Добрый простирает руку над своим далеким маленьким родственником. Но это было не так. Со временем выяснилось, кто это был, и это помогло разгадать загадку рода Людей Льда.

Когда Хейке исполнилось четырнадцать лет, стали происходить удивительные события. Один только он знал, что именно происходит, остальные же считали все это его выдумкой.

У Елены и Милана было так много детей, что Милану трудно было всех их прокормить. Приемный сын Хейке делал все, чтобы помочь ему, с утра до вечера обрабатывал скудную, каменистую пашню Милана.

Его участок давал самые бедные в деревне урожаи. Чего можно было ожидать от этой каменистой, бесплодной почвы?

Однажды вечером, когда все дети уже спали, Хейке сидел со своим приемным отцом за кухонным столом. На полу и на кроватях, повсюду в этом тесном, маленьком домишке, спали дети.

Елена и Милан были в подавленном настроении. Урожай был плохим, запасов на зиму у них не осталось.

— Отец и мать, — тихо сказал Хейке, — вы знаете, что я происхожу из удивительного рода…

Они кивнули. Ему не требовалось говорить об этом, это и так было видно по его лицу.

— Сёльве много рассказывал о моих предках, — продолжал Хейке. — И я унаследовал злое начало. Но я видел, что принесло это наследство Сёльве, и знаю, как одному из моих величайших предков удалось обуздать зло и превратить его в добро.

Милан положил свою руку на мускулистую, загорелую ладонь мальчика и сказал:

— Думаю, ты пойдешь по его стопам, Хейке.

— Попробую. Но это труднее, чем вы думаете. Временами во мне нарастает волна жуткой злобы. Это очень разрушительное чувство, и мне приходится напрягать всю свою волю, чтобы обуздать его. В последние годы эти приступы злобы стали слабее.

— Мы это знаем, — засмеялась Елена. — А каким непослушным ты бывал в первые годы! Все вокруг летело вверх тормашками, когда тебе не позволяли поступать по-своему. Но с этим давно покончено. Теперь ты — лучшее, что мы имеем, Хейке.

— Если не считать детей.

— Ты один из наших детей, Хейке.

— Спасибо, — растроганно пробормотал он, — но я не знаю, известно ли вам, что злому началу сопутствует еще кое-что, а именно: способность делать то, на что обычные люди не способны.

— Да, — мрачно ответил Милан, — я не раз замечал это! Но я не хочу связываться с этим. Как в тот раз, когда Елена рожала младшего сына… Если бы ты тогда не положил на нее руку, их обоих не было бы теперь в живых. Что ты тогда бормотал?

— А-а, это на моем родном языке, — уклончиво ответил Хейке, — но я никогда не использовал свои способности в злых целях.

— Это мы знаем.

— И вот теперь нужда стоит у наших дверей. Не хотите ли вы… чтобы я кое-что предпринял? То, чего я никогда раньше не делал, но что, согласно Сёльве, можно сделать?

Они знали, что он никогда не называл Сёльве отцом. И на это были свои причины. У человека, который целых пять лет мучил своего маленького ребенка, нет прав называть себя его отцом.

Подумав, Милан сказал:

— То, о чем ты думаешь… принесет ли кому-нибудь вред?

— Нет.

— Связано ли это с какой-то опасностью?

— Не думаю. Я могу сказать лишь одно: это противоречит всем общепринятым нормам. Поэтому вы не должны рассказывать об этом никому в деревне. И прежде всего — священнику!

— Мы не можем служить культу Сатаны!

Хейке покачал головой.

— Это не имеет никакого отношения к Сатане.

— Не мог бы ты рассказать нам…

— Я не имею на это права, — ответил Хейке. — Если другие узнают об этом, они захотят присвоить это себе…

И тогда Милан понял, что собирается сделать Хейке. Быстро кивнув, он сказал:

— Сделай это! Попытайся! Мы ни о чем тебя не будем спрашивать!

Елена удивленно смотрела на них, но они больше ни о чем не говорили.

В эту ночь Хейке ушел спать в хлев, потому что ему нужно было побыть одному. Милан помог ему устроить постель рядом с овечьим стойлом, потом понимающе и таинственно кивнул ему и вышел.

Хейке было тогда всего четырнадцать лет. Ему было страшно. Но он должен был помочь тем, кто так бескорыстно заботился о нем.

Когда во дворе все затихло, он сел на своем ложе и снял с себя мандрагору, которую постоянно носил на шее. Он смотрел на этот старый гротескный корень, к которому, подобно Сёльве, не смел прикасаться.