Невыносимое одиночество

Мальчик спокойно кивнул. Письмо выглядело солидно. Проблема была с Троллем. Им пришлось заманить его на кухню с помощью увесистого куска мяса, чтобы тот не выл, что его не взяли. Микаел долго сидел на корточках, прижавшись головой к собачьей морде.

И вот они улизнули из дома. Он помог сыну сесть на коня, который уже стоял наготове, и они поскакали. Им предстоял долгий, долгий путь.

Микаел крепко прижал к себе Доминика, мысленно молясь о том, чтобы в дороге его не настиг приступ. Но он все же боялся, что это произойдет. Последнее время приступы были очень частыми, и во время них смотреть на него было неприятно. Он пережил один такой приступ в постели Анетты. Ценой огромного напряжения сил ему удалось погасить его, чтобы она ничего не заметила.

В тот раз тьма опять настигла его. Она закрыла собой все вокруг, все огромное пустое пространство, словно огромная, разинутая пасть, готовая поглотить его. И то, что раньше маячило вдали, теперь переместилось в самый центр картины. Он знал, что это такое, не осмеливаясь дать этому названия.

Теперь все его вещи были перенесены в спальню, Доминик же вернулся в свою комнату. Мальчик сделал это без всякого протеста, лишь на его красиво очерченных губах появилась легкая, беспричинная улыбка. Микаел часто гадал, о чем думает этот мальчуган.

Сам же он был озабочен тем, как ему следует вести себя с Анеттой. Она была по-прежнему под впечатлением от визита Анри и болтала без умолку, но постепенно успокоилась. Уже лежа в постели, Микаел протянул руку и погладил ее плечо. Но заметив, что она вмиг окаменела, он оставил ее в покое. Поздней ночью у него начался приступ, во сне, и он был уверен в том, что она этого не заметила.

Ему оставалось только гадать о том, что она скажет по поводу его письма.

Анетта проснулась, когда они были уже далеко от дома и, проскакав верхом несколько часов, остановились на постоялом дворе.

Микаела рядом с ней не было. Некоторое время она лежала, потягиваясь, но, не услышав в доме ни звука, встала и оделась. Она вспомнила, что Микаел отпустил прислугу до обеда, а почему, она не знала и не осмеливалась спрашивать. Но где же они оба? Наверное, вышли погулять, они это часто делали.

Спустившись вниз, она услышала на кухне лай. Тролль? Разве они не взяли его с собой? Они всегда брали на прогулку собаку. Самым важным в их прогулках было дать Троллю порезвиться.

Выпустив из кухни явно обрадованную собаку, она остановилась в недоумении.

Куда они подевались?

И она поспешила в комнату Доминика.

Комната была пуста, как она и предполагала.

Посреди кровати лежало письмо. На нем красивым почерком Микаела было написано: «Анетте».

У нее перехватило дыхание, екнуло сердце. Глубоко вздохнув, она принялась читать.

«Любимая!

Чтобы избежать душераздирающих сцен, мы тайком уехали в Норвегию, Доминик и я. Нам нужно ехать, пойми. Время летит так быстро, и мне необходимо встретиться с моими родственниками. И я с радостью взял с собой Доминика, чтобы он не переживал того же, что пережил я в юности: ощущения, что у него нет корней, что он отовсюду гоним и никто его не понимает.

Не беспокойся, он вернется. Я люблю своего сына, ты же знаешь, и я не желаю ему никакого зла. Я позабочусь о том, чтобы он вернулся к тебе в целости и сохранности. Через несколько недель ты увидишь его. Ведь он вырос рядом с тобой, и я вовсе не бессердечен, чтобы отбирать его у тебя.

Сам же я не вернусь назад, дорогая, любимая Анетта! И не только потому, что тьма готова поглотить меня целиком, но и ради тебя самой. Вчера я увидел, как ты счастлива и свободна рядом с Анри. И я понял, что держу тебя в клетке этого брака, который можно назвать комедией. Дорогой друг, нет ничего более неудачного, чем неудавшаяся комедия. Ты не можешь ответить на мою любовь. Ты католичка и не можешь развестись, но, оставшись вдовой, ты сможешь снова выйти замуж, если захочешь.

Вчера вечером ты спросила, почему я зашториваю на ночь окна. Ни тебе, ни мне не станет лучше от того, что я отвечу — но я все же отвечу: мне снятся дурные сны, связанные с тем, что я пережил в Ливландии и о чем я не могу рассказывать. И если я вдруг просыпаюсь посреди такого сна и вижу голую поверхность стекла, мне кажется, что я вижу руки, ощупывающие оконную раму, чтобы проникнуть вовнутрь, мне кажется, что я вижу белое лицо с большими, ищущими глазами, — и тогда мне кажется, что я не могу противостоять этому, мне кажется, что я сейчас встану и открою окно. А этого делать нельзя. О, как это глупо, Анетта, ведь снаружи никого нет, просто голова моя работает не так, как надо. Все это приводит меня в отчаяние, я так устал от этого!