Очень полезная книга

Так или иначе, но обещания Кьетта пока сбывались. Вошедший чужаков не замечал. Судя по звукам, он выводил лошадей во двор, одну за другой, и там становилось все более шумно. Свирепое ржание, собачий брех, оглушительный рев охотничьего рога, лихой посвист и странные выкрики типа «Ату! Куси!», похожие на выстрелы хлопки хлыста, разудалое многоголосое пение, зловещий хохот…

— На охоту, что ли, собираются? — нашел в себе силы прошептать Иван.

— Ага! — каким-то чужим голосом, помертвевшими губами ответил Кьетт. — На охоту! Дикая Охота!

Так вот, значит, какое Зло угнездилось в хейзинском замке, выжив законных обитателей! Иван для верности спрятал лицо в ладонях. Ему вдруг нестерпимо захотелось взглянуть хоть одним глазком… Бывает так, что стоишь на краю высокой крыши, в каком-то шаге от ската соседнего дома, смотришь в пропасть девятиэтажной глубины, и так вдруг захочется сделать этот шаг! Повезет — не повезет, допрыгнешь или нет? И знаешь, что нельзя, но так и тянет! Вот и теперь Иван испытывал похожее чувство. Если бы не боялся подвести спутников, пожалуй, не удержался бы, подглядел… Как не удержались многие до него. Дикую Охоту трудно пережить в одиночку.

В конце концов гвалт на улице сделался невыносимым, стало закладывать уши. Бедный снурл на миг потерял сознание, а когда очнулся — все уже было тихо. Охота умчалась своими призрачными путями, не потревожив мирный сон хейзинцев, представления не имеющих о таком опасном соседстве. Для них оно было абстрактным, неведомым Злом. Охотники искали себе жертвы в других краях.

— К…кончилось? — дрожащим голосом прохрипел снурл. — М…можно открывать?

— Не вздумай! — остановил его Кьетт. — Господа уехали на охоту, но всякие там конюхи, псари и прочая челядь могли остаться в замке! Думаешь, им не захочется нас угробить? До рассвета придется сидеть.

— Я с ума сойду! — простонал бедный снурл.

И сошел бы, пожалуй, если бы был один. Многие до него сходили.

Втроем было легче. Сидели, привалившись к стене, тесно прижавшись друг к другу, но все равно отчаянно мерзли; тихо переговаривались ни о чем, потому что умные речи в голову не шли. Время от времени кто-то из призраков заходил в конюшню, чем-то гремел, чем-то булькал, пьяно бранился, спотыкался и падал, потом уходил на чей-то зов. Снаружи тоже происходило что-то — звякали ведра, молот бил в наковальню, вроде бы даже курица кудахтала. В общем, шла обычная жизнь. Только призрачная. Постепенно Болимс Влек успокоился, даже задремал.

Но успокаиваться было рано — впереди ждало еще одно испытание для нервов и барабанных перепонок — возвращение Дикой Охоты. И оно вышло тяжелее их сборов. Немало грешных душ наловили злые всадники в ту ночь, и все эти души стонали и выли от горя — жутко было слушать их жалобы и мольбы.

— Зато налицо риск для жизни, — не то спутников, не то самого себя уговаривал Кьетт. — Я думаю, артефакту это на пользу пойдет! Сколько мы ради него совершили: фиктивный брак, шантаж — это два преступления, а теперь еще и подвиг! Не удивлюсь, если сила его утроится!

…А потом вдалеке, там, где жили люди, в чьем-то теплом курятнике закричал петух, но в замке крик его прозвучал удивительно громко, будто рядом совсем. Медленно-медленно Иван разлепил глаза. Не так-то легко это оказалось сделать — веки склеились, пришлось пальцами помогать. Пошатываясь, они выбрели во двор.

Утро наступило, и край неба над городом сделался чуть светлее. На площади перед дворцом снег лежал белой пеленой. Они ожидали увидеть его изрытым, но следы виднелись лишь те, что они сами накануне оставили, вели они к храму и конюшне.

— Что, ВСЕ, что ли?! — Иван не мог поверить собственной удаче, он едва ли не разочарование испытывал. — Кончилось? Проклятие снято?

— Да, слишком уж все просто оказалось. — В голосе Кьетта слышалось сомнение. — Неужели все хейзинские рыцари и маги были такими дурнями, что не справились с задачей, которую мы, чужеземцы, решили вот так, едва ли не походя?!

— ЧТО?! ПРОСТО?! — Снурл не верил своим ушам. — Этот кошмар для вас ПРОСТО?!! — Он чувствовал себя ужасно. Затекшее тело болело, будто его всю ночь били палками, окоченевших рук и ног он почти не чувствовал, глаза под шарфом успели воспалиться и отчаянно слезились, к тому же и насморк начинался. Таковы были страдания телесные, о душевных и говорить не приходилось. Хорошо, что седина несвойственна снурлам по природе, иначе не только «шевелюра» на его голове, но и все «редкие волоски на теле» уже стали бы белыми, как перо птицы по имени лунь. — УЖАСНО это было, вот что я вам скажу!