Опасная колея

Да, так уж вышло, что спутники агента Ивенского ни Путь узреть не могли, ни подвиг начальства оценить. Для них смертельное противостояние двух чародеев выглядело более чем мирно: ни огня, ни воды, ни птиц не было, просто один шёл медленно, будто чего-то опасаясь, другой на него свирепо таращился, а потом вдруг разом обмяк и ни с того ни с сего заговорил о душе. Но если в первый раз эта магическая слепота сослужила им добрую службу, от страха уберегла, то теперь оказалась во вред.

— Что замерли, как кони перед оковой? Никуда вы не рухнете! — сердито убеждал Роман Григорьевич. — Вот она, дорога, перед носом! Вот я на неё сапогом ступаю, — он демонстративно тряс ногой над пропастью. — Сами не видите, поверьте умным людям! — интересно, кого он имел в виду, себя или волхва? — Ну, раз боитесь — один против Кощея пойду! — эх, не уговаривать — приказать бы им, да что-то подсказывало: в таком деле приказывать нельзя, добровольно должны решиться. — Всё! Я пошёл, а вы как хотите! Удальцев, я был о вас лучшего мнения, так и знайте!

Ивенский сделал движение вперёд, но помощник вцепился в него как клещ.

— Нет!!! Роман Григорьевич, не надо! Этот волхв — он вас заколдовал нарочно, чтобы расшиблись.

— Три шага назад! Живо! — распорядился Ивенский жёстко — это он приказать мог. А Удальцев ослушаться — не мог, отступил, помертвев.

Роман Григорьевич уверенно шагнул с обрыва, подчинённые взвыли от ужаса…

Но не падало тело в море, не разбивалось об острые камни — ИСЧЕЗЛО! Будто растворилось в холодном солёном воздухе, только слабое мерцание осталось в том месте, где ещё мгновение назад его высокоблагородие наблюдались во плоти.

— Подождите! Я с вами! — голос Удальцева сорвался на отчаянный фальцет, он ринулся вперёд…

И чуть не сшиб начальника с ног. А сзади с разгону налетел Листунов, и они всей кучей повалились в траву. Эх, и славные же травы зеленели на Буяне, хоть косой коси, даром что зима!

Впрочем, зима осталась там, на Рюгене. Здесь же стояло самое настоящее жаркое лето, с солнышком, цветочками, птичками и прочими атрибутами, совершенно не характерными для конца декабря. Хороши же они оказались в шинелях, шапках да сапогах! Раздеваться пришлось очень поспешно, чуть не до белья.

— Вот не думал, что придётся изображать народных героев в подштанниках! — бормотал Листунов в некотором смущении. Роман Григорьевич на это махнул рукой и заявил, что после памятного случая на корабле ему терять уже нечего. Барышень здесь, хвала богам, вроде бы не наблюдается, значит, некоторая небрежность костюма вполне допустима. Конечно! Ему-то хорошо было рассуждать! Его-то бельё было дорогим, и больше всего напоминало костюм для британской игры в лаун-теннис: там, в Британии, мужчины в подобной экипировке не стесняются скакать даже на глазах у дам. Удальцев с Листуновым такой изысканностью похвастаться не могли, их нижние рубахи да порты на завязках изяществом отнюдь не отличались. Оставалось утешаться всё тем же: барышень на острове нет, и взяться им решительно неоткуда. Потому что легендарный Буян оказался меньше Рюгена раз в десять, и вид имел совершенно необитаемый.

Он вырастал из синя-моря, обрывистый и дикий, похожий на могучую гору с плоско срезанной вершиной. Далеко внизу о крутые прибрежные скалы с грохотом разбивались волны, кипели, как вода в котле. Округлая, заметно понижающаяся к центру равнина просматривалась от края до края, и всё, что имелось на ней, сразу бросалось в глаза; только восточная оконечность была скрыта пологом леса.

Вдалеке, точно посреди острова белело что-то массивное. Бел-горюч камень алатырь — догадался Тит Ардалионович. Эх, вот бы поближе посмотреть! Интересно, дозволит ли Роман Григорьевич?

На северном краю, на самом обрыве, возвышалось какое-то строение, вроде широкой, приземистой башни, окружённое пятью рядами колец, то ли выложенных чем-то, то ли вычерченных — издали не разобрать. Пожалуй, это было чьё-то капище.

Деревьев же, если не считать тех, что образовывали лес (судя по цвету зелени и форме макушек, хвойный), на острове росло не так много, они были беспорядочно разбросаны по равнине, стояли где одиноко, где небольшими кучками.

— Пожалуй, до ночи провозишься, пока все обойдёшь, — недовольно отметил Ивенский. — Надо было заставить волхва пойти с нами. Ему-то наверняка известно, где тут кощеев дуб.