Опасная колея

Не в силах дольше мучиться страхом и сомнениями в одиночку, он решился на крайность — разбудил Романа Григорьевича. Тот проснулся сразу, едва Удальцев коснулся его плеча — будто и не спал вовсе.

— Что с вами, Удальцев? На вас лица нет! Вам нехорошо?

— Роман Григорьевич, пожалуйста, посмотрите в окно, — убито попросил подчинённый. — Вы тоже видите ЭТО?

Ивенский посмотрел. Потом протёр глаза и посмотрел ещё раз. Похоже, глазам своим он в эту минуту не очень-то верил.

— Видите? Да?

— Да, — серьёзно подтвердил Роман Григорьевич. — Не могу сказать, что именно, но определённо вижу. Ах ты, господи, какая же гадость!

— Ох! — с чувством выдохнул Удальцев. — А я уж решил, мне поблазнилось, — от душевного волнения вдруг вырвалось просторечное, от няньки подхваченное слово, очень его смутившее неуместностью своей в разговоре с начальством.

Но Роман Григорьевич не осудил его за оговорку, только возразил:

— Нет. Я слышал о твари, что в народе называется блазня,но она двоим сразу казаться не может. А это, это… Вам что-нибудь говорит имя «чёрная гончая»? Не читали в «Вестнике», кажется, в августовском номере?

Удальцев отрицательно покачал головой. Было так жутко, что даже звук собственного голоса пугал — это его-то, до полного безразличия привычного к мрачным привидениям Капищ! Разве не странно?

— Новинка европейской магии, создана на основе кладбищенского грима, специально для тайной слежки. Описывается как призрачное звероподобное существо, не видимое на свету. Я не уверен, но подозреваю, что это оно и есть.

Удальцеву стало ещё хуже.

— Вы думаете, она следит за нами?

— Не знаю, в вагоне кроме нас ещё много народу… Давайте-ка поверим.

Сначала они, стараясь не задевать спящих пассажиров, перешли в другой конец едва освещённого вагона, и снова выглянули в окно. Тварь переместилась следом. Вернулись на прежнее место, но выглянули с другой стороны. Тварь была там, каким-то образом она перескочила через состав, а может, проскользнула под ним, или — ещё страшнее — прошла сквозьнего. Для полной уверенности сходили в передний вагон. Тварь не отстала.

— Точно, за нами следит! — прошептал Удальцев в отчаянии. — Но зачем? Кому это надо?…

Роман Григорьевич пожал плечами.

— Кому-то, имеющему свой интерес в деле об убиении Понурова. Либо наши опекуны из Особой канцелярии таким образом присматривают за «новобранцами»… Интересно, нас двое, а тварь, вроде бы, одна. За кем из нас она идёт? Вот что, ступайте-ка в передний вагон, а я останусь тут, посмотрим, что она будет делать.

Чуть не подвывая от животного ужаса, силу которого он не мог себе объяснить, Удальцев исполнил приказ. И под окном переднего вагона увидел её. Тварь шла за ним. Бедный Тит Ардалионович пулей метнулся обратно. У него ещё оставалась малодушная надежда, что в своих страданиях он не одинок, и у Романа Григорьевича имеется отдельный преследователь. Но нет.

— Не хочу вас пугать, друг мой, но эта дрянь определённо приставлена к вам лично. Без вас я её не видел.

— Ой-й, — только и сказал несчастный.

— Зато теперь нам ясно, что это не происки Канцелярии.

— Почему? — нашёл в себе силы спросить Удальцев.

— Потому что Ларцев, он же Иванов, наверняка приставил бы гончую не к вам, а ко мне, как к старшему по чину. Вот что. Постарайтесь-ка вспомнить, в последние дни не забывали ли вы где-нибудь личных вещей?

Тит Ардалионович напряг память.

— Платок! Когда мы выходили из Оккультного собрания, я не нашёл в кармане носового платка! Решил, что обронил…

Роман Григорьевич зло рассмеялся:

— Ну, вот вам и ответ! Господин Кнупперс желает быть в курсе расследования! Вы обронили — он подобрал. Ах, как бы нам от этой дряни отделаться? Интересно, есть способ?

…Поезд летел сквозь ночь. Чёрный зверь мчался за ним по белому снегу, не отставая, не забегая вперёд; только огни станций заставляли его ненадолго исчезнуть, потом он являлся вновь. В вагоне не спали двое.

— Страшно, Роман Григорьевич, — пожаловался Удальцев, съёжившийся под пледом в углу своего диванчика.

Тот помолчал, подумал, и согласился:

— Да, жутковато, пожалуй, — это его небрежно брошенное замечание в какой-то мере даже успокоило Удальцева: подумаешь, «жутковато»! Он ещё не знал тогда, что подобным образом Роман Григорьевич выражает обычно высшую степень тревоги.