Опасная колея

— Слушаюсь, ваше императорское величество, — пробормотал Бестужин потеряно. — Дозвольте, по крайней мере, осмотр места теперь же произвести, раз уж прибыли…

— Не дозволю! — редким упрямством славился сынок Ивана I Павловича. — Кому дело вести, тому и место осматривать! — и вышел, хлопнув дверью. Где-то что-то звякнуло тонко и жалобно.

…— Ну, ваше превосходительство, как совет прошёл? — не выдержав тягостного молчания, решился спросить Ларцев уже на подъезде к канцелярии.

— А? — переспросил начальник, подняв бровь, а за вольность даже не осердился. — Совет? Совет хорошо прошёл, хвалил нас царь-батюшка за усердие наше, да… А дело для дальнейшего ведения приказано Сиверцеву передать.

— Вот те раз! — Антон Степанович хлопнул ладонями по коленям. — Да за что же такая немилость? Ведь кабы не… — он хотел сказать «мы», но понял, что это будет совсем уж несправедливо, и сказал по чести, — не Роман Григорьевич со помощником, и теперь нам про Кощея известно не было бы, вслепую бы тыкались!

Бестужин с досадой откинул меховую полость, будто ему сделалось жарко.

— А ты побеги да скажи это государю-императору! Как будто сам не знаешь: что в их державную голову вошло… — развивать мысль он не стал, чтобы не подавать молодым людям дурной пример. — Слезай, приехали!

Следующая сцена вышла драматической.

Мстислав Кириллович, сам мрачнее тучи, сидел за столом Ивенского и, макая перо в чернильницу, ставил причудливые кляксы на протокольный лист, потом подрисовывал им ножки, рожки и получались маленькие чудовища. По обе стороны стола Удальцева разместились Роман Григорьевич и пресловутый агент Сиверцев Климентий Любомирович — черноволосый, немного цыганского облика человек средних лет. Телосложение он действительно имел очень крепкое: из него одного легко можно было выкроить полтора Удальцева, а Ивенских так, пожалуй, и двоих — неудивительно, что такой стати богатырь самому царю запомнился.

Но теперь вид у богатыря был, как у побитой собаки, он старался не глядеть в глаза Роману Григорьевичу и время от времени горько вздыхал, будто и вправду был в чём-то виноват:

— Господа, вы уж не держите зла! Мощами святого Клемента клянусь, не по своей воле вам дорогу перешёл! — в роду Сиверцевых исповедовали римскую веру.

Роман Григорьевич, желая дать понять, что зла не держит (да и за что, собственно?) очень обстоятельно вводил невольного соперника в курс дела, и утаивал лишь самую малость, касающуюся его лично. Но рядом маячил агент Ларцев, глядел таким злым глазом, что все миротворческие усилия Ивенского сводились на нет, и бедный Климентий Любомирович чувствовал себя очень неуютно.

В довершение картины, у дальнего окна немым укором вырисовывалась унылая, с опущенными плечами, фигура Удальцева. Тит Ардалионович развлекался тем, что дышал на холодное стекло, и пальцем чертил на запотевшей поверхности бессмысленные закорючки. Он нарочно повернулся спиной к миру, чтобы собравшимся не было видно, как по лицу его медленно катятся злые слёзы. Впрочем, его выдавали редкие тихие всхлипы, поэтому все прекрасно знали, чем на самом деле занят агент Удальцев, но делали вид, будто даже не догадываются.

Но настал момент, когда Роман Григорьевич не выдержал страданий своего подчинённого. Прервал рассказ, поднял голову от бумаг:

— Тит Ардалионович! Право же, полно вам убиваться! Ну, отстранили нас от следствия по убийству магов и похищению великой княжны. Но делом-то мещанки Крестовой нам никто заниматься не запрещал! Верно же, Мстислав Кириллович?

— Чьим? — не понял граф.

— Ну, как же? Крестова Манефа, сектантка-духославница, приходящая прислуга господина Понурова, была найдена мёртвой за две недели до убийства мага. Невелика, конечно, птица, но всё же и она — человек, живая душа загублена. Дозвольте провести расследование, нам такое дело как раз по чину!

Суровое лицо его превосходительства расцвело, и совсем не вязалось с грозным его голосом:

— Как?! Чуть не месяц тому назад произошло злодеяние, а у вас никаких подвижек по делу? Порешили бедную бабёнку, а никому и интереса нет! Куда такое годится? — делано сердился он. — Вы уж будьте добры, Роман Григорьевич, провести следствие по всей форме и принять меры к… устранениюпреступника! — слово «задержание» к Бессмертному как-то не подходило.