Привидение в кроссовках

Дома, на Солянке, Костик обнимал Аллочку.

– Не обращай на мать внимания, она гордится сво­им происхождением.

Аллочка кивала. Ссориться с содержащей их свекровью было нельзя.

– Как ты думаешь, клад – это правда? – спросила, услыхав историю в первый раз, Аллочка.

Костя пожал плечами:

– Мо­жет, и было что, только небось давным-дав­но пропало, дом сто раз перекраивали.

Поэтому Аллочка относилась к повествованиям старухи равнодушно, считая их идиотской выдумкой. Потом Константин умер. Аллочка осталась с сыном. Естественно, Татьяна Борисовна уверенной рукой перекрыла «денежный кран». Аллочка, возмущенная поведением свекрови, утащила у той парочку статуэток и колечко. Никаких угрызений совести она не испытывала. Брала, можно сказать, свое, все равно пос­ле смерти кичившейся сво­им благородством грымзы имущество достанется Валере, ну не ходить же сейчас парню в драных башмаках!

Сына Аллочка обожала до беспамятства, он заменил ей вся и всех: мужа, родственников, друзей. Почти до его двадцатилетия они везде появлялись вместе, чуть ли не за руку. Поэтому понятно, как Алла «обрадовалась», узнав, что Валерочка хочет жениться на Ксюше. Но, надо отдать должное Рюминой, она оказалась умнее Татьяны Борисовны. Отношений с невесткой не испортила, поселила ту на Солянку, а квартиру Шмелевой сдали.

Потом Валерочка решил сменить жену. Он, как и отец, стал художником, и, как папенька, неудачливым. Собственно говоря, Валера сидел на шее у матери, но та, считая ребенка гением, не возражала. Более того, именно Аллочка приду­мала, как отобрать у Ксюши жилплощадь. Ко­гда «операция» закончилась, Алла перебралась в Теплый Стан, оставив Валере хоромы на Солянке. Художник опять женился, че­рез месяц развелся, потом привел следующую обожэ, и Аллочка, устав от калейдоскопа чужих женщин на кухне, решила, что любимый сыночек должен получить свободу. Вот так они разъехались.

Незадолго до развода Валеры с Ксюхой позвонила Татьяна Борисовна, и завертелась история с письменным столом. Аллочка обрадовалась восстановлению дипломатических отношений со свекровью. Последние годы она жила очень бедно, отдавая каждую лишнюю копейку сыну. Поэтому в ее душе зашевелилась надежда на наследство.

«Ну ненавидит она меня, – ду­мала Алла, – но ведь Валерочка-то Алтуфьев, ему-то она должна все отписать».

Любовь к сыну начала принимать у Рюминой патологические формы, ей стало казаться, что весь мир только и думает о том, как его обидеть. Людям, которые «обижали» сына, мать мстила. Соседке, которая од­нажды со вздохом сказала: «Стареем мы с тобой, Алла, вон уже и у Валеры седина появилась», – Рюмина изрезала бритвой обивку на двери.

Никто не имел права говорить, что Валерочка плохо выглядит. Мужика в супермаркете, бормотнувшего вслед ее сыну: «Урод, че­го пихаешься!» – Аллочка облила кефиром, вроде совершенно случайно. Просто натолкнулась на парня и уронила открытый пакет.

Никто не имел права ругать Валеру. Алла рассорилась с большинством подруг. Од­на заявила:

– Мо­жет, твоему сыну профессию сменить? Ну сколько он собирается из матери деньги качать?

Другая обронила:

– Зря Валерке потакаешь, вырастила трутня.

Третья сдуру ляпнула:

– Валера-то разжирел, чистый кабан!

Ясное де­ло, что все эти дамы были изгнаны из дома. Любовь превращалась в фобию, в сумасшествие, в психическое заболевание.

Первый раз пос­ле многолетнего отсутствия Аллочка явилась к свекрови с коробкой шоколадных конфет под мышкой. Рюмина хорошо помнила о любви старухи к сладкому. Но шоколадки были с «начинкой». Аллочка накачала их димедролом.

– Зачем? – не утерпела я.

– Очень ей хотелось полазить в бумагах у бабки и узнать, на чье имя составлено завещание, – ответил Ремизов, – но номер не прошел. Свекровь съела пару шоколадок, и ниче­го не случилось.

Алла поехала домой, ругая себя на все корки. Ну как можно было забыть, что противная бабка, всю жизнь мучившаяся бессонницей, повторяла:

– Меня димедрол совсем не берет, наоборот, танцевать пос­ле его приема хочется.

– Понятно теперь, – вздохнула я.

– Что?

– Ко­гда я пришла к ней в гости впервые, Татьяна Борисовна вынула початую коробку конфет и угостила меня. Я чуть в обморок не грохнулась, мне от димедрола делается дурно.

Алла решает повторить попытку, приходит еще раз. Теперь она приносит коробку «Вишни в шоколаде», нашпигованную родедормом. Алтуфьевой хватает одной конфеты, что­бы заснуть.