Давайте все убьем Констанцию

— Твое счастье, драндулет пролез! Что там?

Я бросил взгляд обратно, во тьму.

— Ничего.

— Тогда и подвозить тебя незачем! — Крамли газанул.

Я прыгнул внутрь и так тяжело плюхнулся на сиденье, что колымага содрогнулась. Крамли ухватил меня за подбородок.

— Ты как?

— Теперь все нормально!

— Нам надо выбираться!

— Выбираться? — В глубине вырастали тени. — Со скоростью пятьдесят миль в час?

— Шестьдесят!

Крамли всмотрелся в ночь.

— Сэчел Пейдж¹¹¹ говорил, никогда не оглядывайся. Как бы этим кто-нибудь не воспользовался.

На свет нетвердо выступила дюжина фигур.

— Давай! — заорал я.

Мы умчались…

В обратном направлении, со скоростью семьдесят миль.

Крамли громко произнес:

— Мне позвонил Генри, рассказал, куда занесло чертова дурня Марсианина!

— Генри, — со вздохом повторил я.

— Фриц тоже! Сказал, «дурень» — это для тебя слишком мягко!

— Он прав! Быстрей!

Мы прибавили газу. Слышался шум прибоя.

ГЛАВА 41

Мы вырулили из канализационного туннеля, я глянул на юг и ахнул.

— Боже правый, гляди!

Крамли посмотрел туда.

— Это дом Раттиган, в двух сотнях футов. Как мы не замечали, что выход ливневого стока отсюда в двух шагах?

— Раньше мы пользовались не им, а Шестьдесят шестым шоссе.

— Если мы добрались сюда от Китайского театра Граумана, то Констанция могла проделывать тот же путь в обратном направлении.

— Только если она свихнулась. Черт. У нее точно мозги набекренистей некуда. Гляди.

На песке виднелись узкие изогнутые отметины.

— Велосипедные следы. На велосипеде весь путь займет не больше часа.

— Бог мой, не может быть, я никогда не видел, чтобы она ездила на велосипеде.

Я привстал в драндулете, оглядываясь на туннель.

— Она там. Вряд ли ушла. Она все еще там, в другом месте, не здесь. Бедняжка Констанция.

— Бедняжка? — взорвался Крамли. — Да у нее шкура как у носорога. Скули себе дальше из-за этой негодной бабенки, а я позвоню твоей жене, пусть приезжает и намылит тебе шею!

— Я ничего такого не делал.

— Разве? — Крамли дал полный газ, выезжая на берег. — Три дня как псих мотался по приемным вшивых хиромантов, балконам Китайского театра, карабкался на Маунт-Лоу! Парад неудачников, и все из-за крали, получившей «Оскара» за то, что не слишком дорожилась. Ничего такого? Распотроши мою шарманку, если я сфальшивил!

— Крамли! Кажется, я видел Раттиган там, в туннеле. И что ж мне теперь, сказать «иди к черту»?

— Конечно!

— Лжец, — сказал я. — Ты пьешь водку, а писаешь яблочным соком. Я тебя раскусил.

Крамли прибавил газу.

— О чем это ты?

— Ты мальчишка при алтаре.

— Иисусе, дай мне отогнать свою колымагу, чтоб не стояла прямо перед хоромами этой водоплавающей дурищи!

Полузакрыв глаза, скрежеща зубами, он сперва погнал, потом замедлил ход.

Я с усилием сглотнул и произнес:

— Ты мальчик-сопрано. Папа с мамой умилялись, слушая тебя за полуночной мессой. Черт возьми, я заглянул тебе под шкуру в кино, где ты скрывал выступившие на глазах слезы. Католический верблюд со сломанным хребтом. Из великих грешников, Крамли, получаются великие святые. Как бы ни был плох человек, он всегда заслуживает второго шанса.

— У Раттиган их было девять десятков!

— Неужели Иисус ведет им счет?

— Проклятье, да!

— Ничего подобного, потому что однажды ночью, в далеком будущем, ты позовешь священника, чтобы он тебя благословил, и он вернет тебя в одну из рождественских ночей, когда папа тобой гордился, а мама всплакнула, и ты закроешь глаза, чертовски радуясь, что ты снова дома и не нужно прятаться в туалете, чтобы скрыть свои слезы. В тебе по-прежнему живет надежда. Знаешь почему?

— Почему, черт возьми?

— Потому, что я этого для тебя хочу, Крам. Хочу, чтобы ты был счастлив, чтобы пришел домой, к чему-то, к чему-нибудь, пока не поздно. Позволь, я расскажу тебе историю…

— Нашел время трепать языком! Только-только унес ноги от компании ненормальных. Расскажи лучше, что ты видел в туннеле.

— Не знаю, я не уверен.

— Господи боже, погоди! — Крамли порылся в бардачке, откупорил с громким вздохом облегчения небольшую фляжку и выпил. — Если уж мне придется сидеть здесь и наблюдать за океанским отливом и приливом твоего красноречия… Говори.

Я заговорил:

— Когда мне было двенадцать, в мой родной город явился странствующий чародей, мистер Электрико. Он прикоснулся ко мне пламенеющим мечом и воскликнул: «Живи вечно!» Почему он мне это сказал, Крамли? Увидел что-то в моем лице, в манере держаться, сидеть, говорить — что? Знаю одно: прожигая меня своими глазищами, он выдал мне мое будущее. Уйдя с ярмарки, я остановился у карусели, слушал, как каллиопа¹¹² играла «Прекрасный Огайо», и плакал. Я знал, случилось нечто невероятное, чудесное, не имеющее названия. Через три недели, двенадцати лет от роду, я начал писать. С тех пор писал каждый день. Чем это объяснить, Крамли? Чем?

---