30  

Платформа кишела несчастными жертвами и обезумевшими адвокатами, наспех выписывавшими имена и что-то бормотавшими себе под нос.

– Пожар, – прошептал я в последний раз.

Поезд был пуст, как кабинет стоматолога в неудачный день.

Грин, шатаясь, подошел ко мне; на сей раз это его ноги словно приросли к земле. Лицо его было пепельно-серым, казалось, ему не хватало воздуха.

– Поворачивай поезд обратно, – сказал я.

– Что?

Марти повел меня через груды нетронутых гаванских сигар и игральных карт.

– Назад, – простонал я. – Отправляй его обратно на Вашингтонский вокзал, в апрель тысяча восемьсот шестьдесят пятого года.

– Мы не можем.

– Вы же только что приехали оттуда. Назад, о боже, возвращайтесь назад.

– У нас нет обратных билетов. Мы можем ехать только туда.

– Туда? А что, у «MGM» еще остались свои железные дороги, не закатанные в асфальт? Так поезжайте по ним, как в тысяча девятьсот тридцать втором, бросьте Луиса Майера, скажите ему, что Тальберг6 жив и едет в четвертом вагоне, Майера хватит сердечный приступ.

– Луи?

– И Гарри Кона тоже, – добавил я.

– Но «MGM» не его студия.

– Он может вызвать такси или отправиться на попутных, но никто больше не сядет в этот проклятый, дурацкий поезд.

– Никто?

– Если не хотят быть похороненными в театре Форда, когда я и впрямь возьму и подожгу его.

Толпа адвокатов на платформе заволновалась и жалобно зароптала.

– Они готовятся подать в суд, – сказал Грин.

– Моя жизнь застрахована, я уступлю им свою страховку. Давай задний ход.

Поезд вздрогнул, как огромный железный пес.

– Поздно, мне пора идти.

– Господи, конечно. Смотри.

Все несчастные и их адвокаты, толкаясь, ринулись по вагонам, и о придурке, кричавшем «Пожар!», тут же позабыли.

Поезд тронулся с ужасным скрежетом.

– Прощай, – шепнул Грин.

– Выкладывай, – устало сказал я. – Кто на очереди?

– На очереди?

– В этом твоем чертовом, в этом жутком Сачке для Покойников. Кого поймают, задушат и проткнут булавкой?

Грин вытащил смятый листок бумаги.

– Некто по имени Лафайет.

– Некто? Да ты болван, тупица, неуч! Ты что, не знаешь, что Лафайет спас нашу Революцию, когда ему был всего двадцать один год, он поставлял нам оружие, корабли, обмундирование, людей?!

– Здесь ничего такого не сказано. – Грин уставился в свои записи.

– Лафайет был воспитанником Вашингтона. По приезде на родину он назвал своего первого сына Джордж Вашингтон Лафайет.

– Это они упустили, – признал Грин.

– Оглянись назад, в поколение семидесятых, они назовут кряду восемь десятков городов, в которых люди называли улицы, парки, районы его именем. Лафайет, Лафайет, Лафайет.

– Э, постой-ка! – Грин ткнул пальцем в лист. – Точно, Лафайет будет во втором прощальном турне.

Поезд издал кровожадный свист, колеса заскрежетали зубами.

– До встречи в Спрингфилде. – Грин вспрыгнул на подножку последнего вагона. – В апреле.

– А кто это еще с тобой? – прокричал я.

Грин обернулся и крикнул в ответ:

– Бут. Джон Уилкс Бут.7 Он читает лекции прямо из окна вон того вагона, впереди.

– Жалкий сукин сын, – пробормотал я.

Грин прочел это по моим губам и повторил:

– Жалкий сукин сын.

И поезд укатил вдаль.

СМЕРТЬ ОСТОРОЖНОГО ЧЕЛОВЕКА

A Careful Man Dies 1946 Переводчик: Ольга Акимова

По ночам ты спишь всего четыре часа. Ложишься в одиннадцать, встаешь в три, и все вокруг кристально-прозрачно. Так ты начинаешь день, пьешь кофе, час проводишь за чтением книги, вслушиваешься в доносящиеся издалека невнятные, нездешние голоса и звуки музыки предрассветных радиостанций, иногда ты идешь прогуляться, не забыв прихватить с собой специальное разрешение от полиции. Раньше тебя часто забирали в участок за то, что гуляешь поздно и в неурочный час, и это было ужасно неудобно, так что, в конце концов, ты испросил себе специальное разрешение. Теперь ты можешь, насвистывая, бродить где вздумается, сунув руки в карманы, неторопливо и легко пристукивая каблуками по тротуару.

И все это продолжается с тех пор, как тебе исполнилось шестнадцать. Сейчас тебе двадцать пять, но по-прежнему хватает четырех часов сна.

В твоем доме очень мало стеклянных предметов. Ты бреешься электрической бритвой, потому что безопасной иногда можно порезаться, а ты не можешь себе такого позволить.


  30  
×
×