Страсти по Марии

– И вы туда же! – вздохнула молодая женщина. – Вы же не из рода де Шеврез, чтобы с такого раннего возраста заразиться этим недугом.

– Мой отец разве им не болел?

– Увы, да!

– А почему «увы»?

– Это я вам объясню позже. Теперь же позвольте мне обнять ваших сестер. К тому же я им привезла еще одну, совсем крошечную. Ее зовут Шарлотта-Мария!

– Опять девочка! О, матушка, когда же наконец рядом со мной будет кто-нибудь не в юбке?

– Когда это будет угодно Господу, Людовик! Когда это будет угодно Господу!

Мария расцеловала дочерей, на некоторое время задержав на руках Марию-Анну, родившуюся в Хэмптон-Курте, воскрешая в памяти лицо того, сходства с кем этого светловолосого создания она так боялась, но природа милостиво хранила свои секреты от окружающих, и если Мария-Анна на кого-то и походила, то скорее на свою бабушку по материнской линии, Мадлен де Ленонкур, умершую вскоре после появления на свет Марии. Если малышка и родилась от Генриха Холланда, то сходство пока что не было заметно. С легким сердцем Мария вернула девочку няне, поблагодарив ту за отменный вид и самочувствие ребенка. Впрочем, с виду чувствовали себя хорошо все, отсутствия матери рядом не замечалось ни в чем. Этим она осталась весьма довольной – что может быть неприятнее детей, не перестающих хныкать и требовать свою мамашу? Если бы у нее были такие дети, она никогда не смогла бы осуществить те головокружительные прожекты, что были ею начаты, главным смыслом которых было возвращение себе утраченного места подле королевы!

Отдав Шарлотту и Симплисию на попечение мадам де Ла Тур – вдове лет сорока, обходительной и во всем сведущей, немного набожной и достаточно твердой, но не настолько, чтобы прослыть суровой, с тем, чтобы та занялась их обустройством, Мария в сопровождении Анны удалилась в свои покои, прихватив с собою и Эрмину, уверявшую, что ее лучше было бы поселить вместе с детьми.

– Настало время обучения, – объявила Мария. – Заниматься ты будешь со мной, а не с моими девочками.

Однако первый урок переносился, теперь Марии было явно не до него. Ее переполняло счастье возвращения в свой дом, где все отвечало ее вкусу. Она радовалась прелести собственной комнаты, обитой узорчатой тканью нежных коралловых тонов, с большой кроватью под белыми страусовыми перьями, с мягкими восточными коврами и дорогой мебелью. В камине ярко полыхал огонь, она поспешила к нему, чтобы согреть озябшие руки и ноги, приподняв тяжелые юбки, надевавшиеся с наступлением зимы. Ей, конечно же, неудобства были неведомы и в герцогском дворце Нанси, и в том же особняке в Баре, где она все устроила по своему усмотрению, только лоренская мебель, более дорогая и более массивная, была не столь изящна, как та итальянская туалетная, что она присмотрела, когда была одной из фрейлин при дворе королевы-матери Марии Медичи. И теперь она испытывала истинное наслаждение, восстанавливая в памяти обстановку тех лет – королевские покои, находиться в которых, не сомневалась Мария, ей было уготовано судьбой.

В то время как Анна, помогавшая своей хозяйке сменить дорожный наряд на что-либо более подходящее для выхода к мужу на обед, преподала Эрмине первый урок, продемонстрировав все великолепие содержимого гардероба и шкатулок госпожи – в изгнании приходилось мириться с вынужденным отсутствием хранящихся в резиденции Шеврезов сокровищ! – Мария размышляла о ближайшем будущем. Зеркало отражало блистательную женщину, но не строгой и отстраненной красоты, а смягченной следами недавно перенесенных испытаний – ужасной смертью Шале, не отступавшей ни на шаг опасностью, ссылкой, наконец. Все эти злоключения наложили на ее черты едва уловимый ореол загадочности, отличающей великих авантюристов. Не сознавая причин превосходного своего настроения, облаченная в черное бархатное платье с глубоким декольте, открывающим обнаженные плечи и шею со сверкающими на ней бриллиантами, она разделила с мужем их первый после многомесячной разлуки совместный уединенный ужин. Клоду хотелось, чтобы все было по ее приезде именно так.

Герцог ждал жену у нижней ступени лестницы, прошагав не один десяток шагов, и замер, глядя, как она спускается к нему по ступеням. Он тоже переоблачился и теперь был в темно-зеленом бархатном с золотым узором костюме, придававшем ему стати. Мария, вглядевшись в него пристальнее, нежели часом раньше, отметила для себя, что для своих пятидесяти лет выглядел он весьма живо, слегка похудел, а светло-голубые глаза вернули себе полузабытый огонек. И это вызвало у нее улыбку.