Ущелье дьявола

— Нет, мне не положено…

Хейке улыбнулся ей своей теплой улыбкой.

— Хоть я и родственник писаря, но вырос я в более простой обстановке. В этом у нас с тобой много общего.

Она неуверенно улыбнулась.

— Да, тогда, возможно…

Помедлив, она села за кухонный стол напротив него. Она зажгла лампу, которая сильно коптила, — и он тут же привел ее в порядок.

Весь дом благоухал рождественскими запахами. Эти запахи были чужими для него, привыкшего к более пряным и сладким словенским запахам. Он ощущал запах свежеиспеченного хлеба, аппетитный запах свеженабитой колбасы, растительного масла и смальца, только что отлитых восковых свечей и многого другого, чего он раньше не знал. Гунилле пришлось основательно потрудиться перед Рождеством.

Ему вдруг стало грустно.

— Что с вами? — спросила Гунилла. — Почему вы грустите?

— Нет, ничего. Просто я вспомнил о моей семье, которую я покинул и больше никогда не увижу. Конечно, они не были моими родственниками, но меня считали там за родного.

Она кивнула.

— Я слышала, как вы рассказывали о своем детстве.

— Говори мне «ты», Гунилла, мы ведь с тобой почти одногодки!

Она смущенно опустила глаза.

Чувствуя, что между ними есть какая-то взаимосвязь и желая узнать о девушке побольше, Хейке решился задать ей вопрос:

— А ты сама откуда родом?

В глазах ее тут же появился страх. «Дома ее ущемляли в чем-то», — подумал он.

Спокойно, без всякого выражения, она ответила:

— Я родом из Кнапахульта. Это такая маленькая ферма в лесу.

Хейке решил быть откровенным, желая помочь этой удивительной девушке.

— Гунилла, ты должна простить меня, но я слышал, как ты сегодня разговаривала с молодым человеком по имени Эрланд.

Она тотчас же покраснела.

— Ах, вы слышали… ты слышал нас? Но это было вовсе ни к чему…

— Да, я знаю, но я услышал это невольно. Разумеется, я не имею к этому никакого отношения, Гунилла, но мне кажется, я понял больше, чем твой молодой, сердитый друг. У тебя есть проблемы, не так ли?

Она тут же отвернулась. Он смотрел на ее профиль, красиво очерченный на фоне гладко отполированной деревянной стены. Прижав к губам ладонь, она прикусила большой палец.

После небольшой паузы он мягко произнес:

— Тебе не хочется, чтобы он обладал тобой?

Она молчала.

— Ты считаешь, что физическая любовь отвратительна?

Она стыдливо кивнула. По щеке ее скатилась слеза.

— Извини, — быстро сказал он. — Я сижу здесь и задерживаю тебя, ведь это твоя спальня!

Но когда она повернулась к нему, на лице ее уже не было страха.

— Нет, я… — Напряженность ее уже прошла. — Я хочу поговорить, мне нужно это.

Она задумалась, а он тихо сказал:

— Тебе трудно дома, не так ли?

Она ничего не ответила, словно и не слышала этого вопроса.

— Мне хорошо здесь, — пробормотала она. — Здесь просто благодать.

Она сказала это с такой значительностью, словно именно это так много значило для нее.

Хейке ждал.

— Я не хочу возвращаться домой.

Еще одна реплика, повисшая в воздухе, без всякого адреса.

Он снова начал:

— Этот Эрланд… Мне показалось, что он очень нравится тебе.

— Нет! — выдавила она из себя.

— Если исключить эту телесную любовь, то он очень нравится тебе.

— Нет!

И Хейке понял. Она боялась своей собственной реакции.

— Гунилла… Мы с тобой можем говорить совершенно откровенно, потому что я никогда, никогда не буду иметь на тебя виды. Тебе не следует опасаться того, что я буду навязывать тебе какие-то иные отношения. Могу я изложить свою точку зрения на любовь?

Она наконец-то очнулась от своих страшных видений и заметила, как эгоистично ведет себя.

— Да, спасибо, если ты хочешь оказать мне такое доверие.

И то, что произошло, было весьма странным. Замкнутая, стеснительная Гунилла не смогла быть откровенной со священником. И даже ее беседы с приветливым Арвом Грипом были искренними лишь наполовину. Не говоря уже о ее мертворожденной общности с Эрландом Бака.

То ли дело теперь! С Хейке, который был для нее, по сути дела, чужим, она чувствовала себя намного раскованнее, чувствовала большую потребность говорить с ним откровенно о всех своих трудностях. Это было для нее совершенно ново.