Из праха восставшие

— Дорогая леди, — сказал Восточный странник, — вы были крайне добры.

— Но я же никуда не ухожу. — Мисс Холлидей будто ждала, когда же наконец он увидит ее по-настоящему.

— Вы?..

— Я еду с вами.

— Но как же ваши планы?

— Изменились. Теперь мне больше некуда ехать.

Она повернула голову и взглянула назад, через плечо.

Там, у причала, быстро собиравшаяся толпа обступила что-то, лежавшее на земле. Сквозь неровный гул голосов прорывались истерические выкрики, несколько раз прозвучало слово «врача».

Призрачный пассажир взглянул на Минерву Холлидей, взглянул на возбужденно переговаривавшихся людей и крошечный предмет, лежавший у их ног — треснувший медицинский термометр. И снова взглянул на Минерву Холлидей, огорченно крутившую в пальцах треснувший термометр.

— О моя дорогая, добрейшая леди, — сказал он наконец. — Идемте.

— Интересная публика? — улыбнулась сестра милосердия.

— Интересная! — кивнул Восточный призрак.

И он помог ей войти в поезд, который вскоре загудел, дернулся и покатил по рельсам, с каждой секундой приближаясь к Лондону и Эдинбургу, к болотам и замкам, темным ночам и долгим годам.

— Я вот все думаю, кто она была такая? — спросил призрачный пассажир, глядя назад, на все прибывавшую толпу.

— О господи, — вздохнула старая медсестра. — Я и сама этого толком не понимаю.

И поезд скрылся за поворотом, оставив за собой лишь гудение рельсов, но через двадцать секунд исчезло и оно.

Глава 13

Нострум Парацельсиус Крюк

— Не говорите мне, кто я такой. Я не желаю этого знать.

Эти слова взломали тишину большого амбара, стоявшего за невообразимо огромным домом.

Их произнес Нострум Парацельсиус Крюк, прибывший четвертым и грозивший теперь остаться навсегда, что повергало в тоску и смятение всех, кто собрался здесь поздним вечером через несколько дней после Семейной Встречи.

У Нострума П. К., как называли его для краткости, была скрюченная спина, да и рот его тоже был скрюченный. Один его глаз казался то ли приоткрытым, то ли прижмуренным, в зависимости от того, с какой стороны на него посмотришь, другой горел чистым, веселым огнем, как подвеска хрустальной люстры, и был притом перманентно перекошен.

— Иными словами…

Нострум П. К. замолк, задумался и наконец завершил фразу:

— Не говорите мне, что я делаю. Я не желаю этого знать.

Члены Семьи, собравшиеся в обширном амбаре, отозвались удивленным перешептыванием.

Треть из их числа прилетела, либо припорхала, либо прибежала волчьими тропами с севера и юга, запада и востока, оставив позади шесть, если не больше, десятков кузенов, прадедов и разнообразных знакомых. И все потому, что…

— Почему я все это говорю? — не унимался Нострум П. К.

А и правда — почему? Пять с лишним дюжин одинаково непохожих друг на друга лиц склонились в напряженном ожидании.

— Европейские войны опустошили небо, в клочья изорвали облака, отравили каждое дуновение ветра. Даже гигантские, с запада на восток стремящиеся небесные течения насквозь пропитались серным смрадом. Рассказывают, что за время недавних войн на деревьях Китая не осталось птиц. Восточным мудрецам приходится жить среди пустых, онемевших деревьев. Теперь то же самое грозит и Европе. Не так давно наши сумеречные кузены перебрались через пролив в Англию, где им, возможно, удастся выжить. На какое-то время. Когда и там рухнут последние замки и люди окончательно отбросят то, что именуется у них суевериями, наши кузены начнут болеть, хиреть, а после и вовсе истают.

При этом слове все судорожно вздохнули. По Семье прокатились негромкие, скорбные стоны.

— Большинство из вас, — продолжал старый, как время, старик, — может никуда не спешить. Вам здесь удобно. Здесь есть чуланы, чердаки, сараи и уйма персиковых деревьев, так, что бесприютными вы не останетесь. И все же все это крайне печально. Потому-то я и сказал, что сказал.

— Не говорите мне, что я делаю, — процитировал Тимоти.

— Я не желаю этого знать, — шепотом продолжили пять дюжин родственников.

— Но теперь, — сказал Нострум П. К., — мы должны знать. Вы должны знать. За долгие века мы не нашли никакого названия, не подобрали никакого ярлыка, чтобы обозначить себя, полную совокупность… нас. Итак — начнем.

Но прежде чем кто-либо успел приступить к делу, на парадные двери Дома обрушилась огромная тишина — тишина, какая могла бы наступить после оглушительных раскатов грома, который так и не ударил. Это было, словно огромный рот с ветром переполненными щеками дунул на дверь и посеял в ней дрожь, чтобы известить о приходе некоей сущности, наполовину зримой и присутствующей здесь и нет.